Первая гражданская война в Риме - страница 117

(Gagé 1955, 392-393). А. Альфёльди считал, что Аполлон олицетворял собой saeculum aurèum (приводится по: Luce 1968, 33). Т. Дж. Люс отмечает, что ни одна из этих теорий, будь даже они верны, не объясняет рост интереса к Аполлону накануне bellum sociale. (Стоит, однако, заметить, что до 91 г. этот интерес был весьма незначителен по сравнению с последующим временем.) Что же касается 87—82 гг., то «выбор Аполлона в качестве факционного символа был весьма удачным. Ни одна аристократическая фамилия Рима не возводила себя к нему, как то имело место в Греции. [...] Более того, во времена ранней Республики, похоже, существовала тесная связь между ним и чаяниями плебеев на обретение ими места в системе государственной религии, и хотя изначально Аполлон не ассоциировался с плебеями, он, по крайней мере, являлся символом Concordia и примирения». Кроме того, как пишет Т. Дж. Люс, марианцы «нуждались в любой поддержке, какую только могли получить: от жителей Рима, от италийцев, от всех народов Италии в целом. В Аполлоне они имели божество, чей культ был распространен и популярен, а также не отягощен связями с оптиматами или региональным партикуляризмом. Он являлся богом, чьи юность и прекрасная внешность особенно привлекали: покровитель мира, культуры, безопасности и суеверий. Трудно представить себе более подходящего кандидата» (Luce 1968, 33-34). «Нежелательные» ассоциации культ Аполлона все же вызывал, если вспомнить, что именно один из предков Суллы учредил ludi Apollinares в годы Ганнибаловой войны, но в целом приведенные соображения достаточно убедительны.

Немало споров вызвало изображение на реверсе денария Луция Марция Цензорина (брата Гая) Марсия с винным мехом на плече, стоящего рядом с колонной, увенчанной статуей Виктории[1158]. Ж. Гаже высказал точку зрения, что это символизировало римскую libertas[1159], а попутно было знаком уважения к марсам — одному из сильнейших италийских племен[1160]. Трактовка этого изображения как «послания» марсам энергично развивалась в других работах — указывалось, например, что Марсий считался мифическим царем этого племени[1161]. М. Крофорд оспорил эту точку зрения, видя в изображении Марсия лишь аллюзию на имя монетария[1162], но никак не проявление «идеологии популяров» или призыв марсов к свободе; апелляция же к сообщению Сервия в данном случае неуместна (Crawford 1974,1, 378). Т. Дж. Люс, развивая точку зрения Г. Грюбера, указывает на присутствие на аверсе Аполлона, «фракционного символа» марианцев, а также на то, что монета была отчеканена в 82 г., т. е. в разгар последнего этапа гражданской войны, и делает вывод, что речь идет о наказании за наглость и высокомерие — очевидно, Суллы (Luce 1968, 38). Наконец, Дж. Смолл предполагает, что изображение Марсия отражает провозглашавшуюся Марциями связь их рода с землей сабинов, развитие же цивилизации у этого народа, в свою очередь, связывалось с Марсием. Присутствие же Аполлона может объясняться другим важным эпизодом в истории Марциев, когда в 212 г. сенат, обсудив обнаруженные прорицания (carmina) предсказателя Марция, постановил ежегодно проводить игры в честь Аполлона[1163].

Однозначное решение данного вопроса вряд ли возможно. Но маловероятно, что марсы были адресатами этого «послания» (мех с вином здесь явно неуместен). Сомнительно также, что речь шла об «аллюзии» на номен Марциев — как резонно указывает Б. Капосси, Гай Цензорин уже чеканил изображение другого мифического предка своей фамилии, куда более близкого римлянам — Анка Марция, после чего отсылка к Марсию выглядела бы странно; к тому же «народная этимология» Марций — (Марсий не более чем натяжка[1164], особенно если учесть, что Marcius звучало как Markius[1165]. Наконец, версия Дж. Смолла, по выражению Ф. Сантанджело, «слишком стройна, чтобы быть убедительной»[1166], а главное (как, впрочем, и все предыдущие трактовки), не позволяет объяснить, как на одной монете оказались мучитель (Аполлон) и жертва (Марсий). Это обстоятельство представляется ключевым для объяснения легенды рассматриваемого денария. В контексте противостояния марианцев и сулланцев версия Т. Дж. Люса о покарании зарвавшегося врага представляется наиболее удачной