– Я действительно знал о его будущем, – грустно признался Гермес.
– Но вы же знали не только о плохом… Вы понимали, что он совершит в итоге, знали, что в конце он сделает правильный выбор. Разве вы не могли ему об этом сказать?
Гермес пристально смотрел на фонтан.
– Никому не позволено вмешиваться в судьбу, Перси, даже одному из богов. Если бы я его предупредил о том, что случится, или попытался повлиять на решения, которые он принимал, я мог окончательно все испортить. Молчать и быть вдали от него… ничего труднее мне еще не приходилось делать.
– Вам пришлось позволить ему найти собственный путь, – сказал я, – чтобы он сыграл свою роль в спасении Олимпа.
Гермес вздохнул.
– Мне не следовало срываться на Аннабет. Когда Лука пришел к ней в Сан-Франциско… что ж, я знал, что ей суждено сыграть в его судьбе определенную роль, я это предвидел. Поэтому я думал, что возможно, ей удастся сделать то, чего не смог я, – спасти его. Когда она отказалась идти с ним, я с трудом мог сдержать ярость. Вместо этого мне следовало бы злиться на самого себя.
– Все равно Аннабет его спасла, – заметил я. – Лука умер как герой, пожертвовал собой, чтобы убить Кроноса.
– Я ценю твои слова, Перси, но Кронос не умер. Титана убить нельзя.
– Значит…
– Я не знаю, – пробормотал Гермес. – И никто из нас не знает. Сгорел дотла? Развеялся по ветру? Если нам повезло, его так разбросало, что он никогда не сможет снова собрать из праха свое сознание, не говоря уже о теле. Однако не заблуждайся, потому что он не мертв.
Мой желудок совершил неприятный кульбит.
– А что с остальными титанами?
– Скрываются, – ответил Гермес. – Прометей прислал Зевсу письмо, пересыпанное извинениями за то, что поддержал Кроноса. «Я просто хотел минимизировать ущерб». И так далее в том же духе. Если он не дурак, то следующие несколько веков будет сидеть тише воды ниже травы. Криос сбежал, а Орфийская гора рассыпалась на куски. Когда стало ясно, что Кронос сгинул, Океан забился обратно в самые темные подводные глубины. А мой сын Лука мертв. Он умер, думая, что я его не люблю. Никогда себя не прощу.
Гермес рубанул кадуцеем дымку над фонтаном, и радужное сообщение испарилось.
– Давным-давно, – проговорил я, – вы мне говорили, что самое трудное для бога – не иметь возможности помочь своим детям. Еще вы говорили, что нельзя отказываться от семьи, и не важно, насколько ее члены вас достают.
– И теперь ты считаешь меня лицемером?
– Нет, вы были правы. Лука вас любил, в конце концов он понял, в чем его судьба. Думаю, он вспомнил о том, что по-настоящему важно.
– Для нас с ним уже слишком поздно.
– У вас есть другие дети. Вы очень любили Луку, но признайте и их. Все боги могут это сделать.
Плечи Гермеса поникли.
– Они постараются, Перси. О, мы все постараемся сдержать наше обещание, и быть может, это поможет на какое-то время. Однако боги никогда не отличались честностью при соблюдении клятв. Ты и сам родился из-за нарушенного обещания, помнишь? В конечном счете мы станем забывчивыми, как всегда.
– Вы можете измениться.
Гермес рассмеялся.
– Ты думаешь, что спустя три тысячи лет боги могут изменить свою натуру?
– Ага, – кивнул я. – Я так думаю.
Гермес удивленно покачал головой.
– Ты считаешь… Лука действительно меня любил? Даже после всего случившегося?
– Я в этом уверен.
Гермес снова уставился на фонтан.
– Я дам тебе список с именами всех моих детей. Мальчик в Висконсине, две девочки в Лос-Анджелесе, плюс еще несколько. Проследишь, чтобы они добрались до лагеря?
– Обещаю, – кивнул я. – И я не забуду.
Джордж и Марта закрутились вокруг кадуцея. Я знал, что змеи не умеют улыбаться, но, похоже, они старались.
– Перси Джексон, – проговорил Гермес, – возможно, нам стоит кое-чему у тебя поучиться.
Пока я спускался с Олимпа, меня подкараулил еще один бог, а точнее, богиня. На дороге, скрестив руки на груди, стояла Афина, на лице ее застыло такое выражение, что у меня в голове из всех мыслей осталось только: «Ой». Она сменила доспехи на джинсы и белую блузку, но от этого вид у нее не стал менее воинственным. Ее серые глаза горели огнем.
– Итак, Перси, – заговорила она. – Ты решил остаться смертным.
