Как же Людмилу
угораздило вспомнить портреты классиков! После этого все ее разумные
умонастроения пошли вразнос. Мысленно она тут же увидела перед собой изученные
до последней черточки лица: Пушкин, Лермонтов, Гоголь... Первый свесился из
рамы и чуть не схватил ее за руку, рассказывая о подобных Ямале фигурах в
Царскосельском саду:
То были двух бесо́в
изображенья…
Один – Дельфийский идол,
лик младой,
Был гневен, полон
гордости ужасной,
И весь дышал он силой
неземной.
Другой – женообразный,
сладострастный,
Сомнительный и лживый
идеал –
Волшебный демон –
лживый,
но прекрасный…
Это были статуи
древнегреческих богов и в то же время – олицетворение человеческих страстей.
Из-за них не мог успокоиться Пушкин, едва не пропала его юность и вообще вся
жизнь. Только великая, всепоглощающая любовь к Натали помогла ему удержаться на
высоте духа. А может быть, причиной тому талант, подобного которому нет в России:
ведь «Гений и злодейство – две вещи несовместные…» Но в любом случае Пушкин
предостерегал Людмилу против Ямалы, а значит, и против Кима…
Лермонтов так не
горячился, однако, щелкнув языком, отрицательно покачал головой: ничего здесь хорошего
не выйдет. Безнадежно закрыть глаза на то, что вызывает в тебе внутренний
протест. Я сам – признавался он – пробовал перекроить себя под более расхожие
мерки, жить по принципам не столь глубоким, какие мог вместить… Ну и что в
результате? Ссоры, конфликты с окружающими, третья, непоправимая, дуэль – а
ведь сколько еще осталось не сказано!..
Но больше всех
взволновался Гоголь. Он тянул с портрета раскрытые ладони, словно на них лежал
готовый ответ Людмиле, а в его темных, всегда загадочных глазах тонким слюдяным
блеском стояли слезы. «Не так… не так…», – повторял он, и скоро эти два слова
стали звучать в самой Людмиле, в такт усилившемуся биению пульса. Гоголь
буквально умолял ее не закрывать глаза на философию Кима, даже ради ее женской
выгоды. Но ведь сам он всегда был мистиком… Разве вы, Николай Васильевич,
поменяли свой взгляд на то, что человеческая жизнь тесно соприкасается с
неведомым?.. Новый знакомый Людмилы как раз об этом и говорит: аура, мантры,
энергетика, наконец, сама фигура Ямалы – уродливая, конечно, но символичная…
Гоголь отвечал, что
мистика, безусловно, существует, и мы призваны участвовать в ней, ибо и душа
наша неземной природы… но не так! не так! Есть два входа в мистику: сверкающая
белизной лестница в Царский град и черный ход, облепленный грязью и паутиной…
Первый ведет к Истине, второй – к подмене, которой пытается увлечь ее этот
человек с проскальзывающими во взгляде искрами. Два противоположных пути не
однозначны! Добро и зло, красота и безобразие, истина и ложь – не одно и то же!
Людмила оглянулась
на пенопластовую фигуру в углу – действительно, сложно было бы убедить себя в
том, что она может действовать во благо – если она вообще может как-то
действовать. Но почему Ким, человек безусловно неглупый, не понимает
очевидного? Впрочем, он не смешивает, а скорее подменяет понятия: безобразный
Ямала для него объект поклонения, нарушение правил – доблесть, а нахальство –
способ оправдания собственных беззаконных действий… Словом, все переставлено с
ног на голову. Но во имя чего?
- Я вижу, вы смотрите на
Ямалу, – негромко сказал Ким, долго пережидавший ее молчание. – Значит, теперь
он вас заинтересовал?
- Скорее вы, –
призналась она. – Не пойму, что заставляет вас возводить эту своеобразную,
скажем так, фигуру в эстетическое и идейное совершенство?
Глаза Кима на секунду
блеснули, готовясь возобновить недавнее противоборство, но тут же вернулись к
своей изначальной антрацитовой черноте. Он сказал негромко, словно посвящая
Людмилу в некую тайну:
- Ямала может дать силу…
подъем, поддержку в жизни… Если вы попробуете вступить с ним в контакт,
убедитесь сами!
- Значит, вы
поклоняетесь ему исключительно ради выгоды?
Ким удивленно
воззрился на нее: для чего же еще?
- Вам все равно, от кого
получать жизненную поддержку?
- Если я ее получаю, я
благодарен тому, кто ее дает. Скажем так: для собаки всегда прав ее хозяин, и
было бы странно, если бы она чувствовала иначе!
