Из Островца обоих государей проводили толпы народа, звонили церковные колокола, и толпы конных и пеших сопровождали кавалькаду далеко за город.
Некоторые польские бояре вернулись в Краков, остальные провожали своего короля и королеву в Вильнюс. В Вильнюсе они должны были передать Витаутасу обширное княжество Литовское, посадить его на трон великих князей литовских и договориться об отношениях со Скиргайлой, Швитригайлой и другими братьями.
Оба государя ехали рядом и беседовали, хотя разговор то и дело прерывался.
Королева и княгиня ехали каждая в своей коляске вместе с боярынями.
Князь Витаутас был невесел, неразговорчив, хотя лицо его казалось спокойным. Он обращал мало внимания на происходящее вокруг, а все щурился, всматривался в даль и думал.
Король Ягайла был подвижен, разговорчив и очень озабочен собой. По-королевски он держался лишь до тех пор, пока кавалькада въехала в пущу. В лесу король снова почувствовал себя в своей стихии. Он снял с себя сверкающие доспехи, отдал своему боярину дорогую мантию, расшитую шапочку, а вместо нее надел мягкую кунью шапку, стянул белый кафтан ремешком и взял в руки лук. В лесу он забыл и про Витаутаса, и про свою дорогую королеву, и про княгиню, не задавал больше вопросов и своим боярам, а только смотрел, вглядывался в пущу и ждал, не выскочит ли какой зверь. Мелькал в кустах барсук, заяц или серая куница — король вздрагивал и хватался за лук. Проезжая через чащу, он уже знал, в каких местах, в каком чернолесье держатся лоси, серны, где живут туры, медведи, где собираются осенью стада кабанов… Его внимание привлекали изредка перелетающие через дорогу сойки, глухари, серые рябчики. Он не мог не остановиться и не послушать, как в глубине пущи стонут филины, дерутся соколы… И уж не упускал возможности поохотиться за каким-нибудь крупным или мелким зверем.
Они уже подъезжали к Слониму, когда из чащи выскочил большой лось и, остановившись посреди дороги, стал принюхиваться к приближающейся кавалькаде. Король не выдержал: он приказал доезжачим отпустить гончих и трубить в рог. Началась охота на лося. В пущу въехали все бояре и сам Витаутас, но князь держался среди своих спутников, он не погнался за зверем. Лось ушел, но настроение короля Ягайлы не испортилось. Он был весел и доволен, что закончил спор с Витаутасом, что избавился от многих докучливых забот и что теперь-то уж ни королева, ни вельможные паны не будут мешать ему охотиться. Он не торопился из леса к ожидающей его на дороге кавалькаде, а все медлил, оглядывался, прислушивался к таинственным голосам пущи и тихо насвистывал литовскую песенку.
Вдруг все спутники услышали совсем рядом в чаще громкую, звонкую песень соловья.
Бояре Витаутаса удивились и переглянулись; удивились, ибо стояла поздняя осень, когда не только соловьи, но и другие птахи не поют; некоторые даже подумали, что это издевается над ними лесной дух. Сначала не понял в чем тут дело и князь Витаутас, но когда соловей умолк, сразу громко рассмеялись спутники и спутницы короля и королевы. Тут же из чащи появился сам король. Бояре и боярыни встретили его словами похвалы, все улыбались, все хотели сказать ему что-то ласковое, приятное, и всем стало весело и хорошо. Даже королевские ловчие и доезжачие — и те смело улыбались и радовались хорошему настроению своего государя.
Король еще раза два прищелкнул языком, свистнул соловьем, а потом, веселый и довольный, выехал на дорогу.
В такие минуты прекрасного настроения король бывал очень добрым, очень щедрым и снисходительным. В такие минуты он одаривал своих подданных поместьями, титулами, списывал долги, прощал провинности и проступки. Но на сей раз, в присутствии князя Витаутаса, никто не посмел обратиться к нему с просьбой.
Кавалькада ехала дальше. Боярин Греже должен был прислуживать княгине, но теперь он чаще ехал рядом с коляской своей жены и с равной старательностью заботился об обеих. В Лиде, где кавалькада ненадолго остановилась, жена показала Греже замок, в котором она была заточена, рассказала, как ждала его, сколько перенесла. И он не остался перед ней в долгу и показал стены замка, разрушенные его таранами и пушками. Но теперь воспоминания о тех печальных переживаниях принесли им больше радости, больше удовольствия, чем страданий.
