Перепутья - страница 110
Боярыня Книстаутене за один год постарела, похудела, померкла ее красота. И у Маргариты поблек яркий румянец щек, и уже не радовалась она своим юным дням, не вспоминала о своих девичьих грезах. Казалось ей, что все уже было, все уже прошло, и больше она ни своего возлюбленного рыцаря Греже не увидит, ни свободу не обретет.
Однажды вечером стояла Маргарита у окошка и, глядя на синеющую вдали пущу, грустно напевала:
— Лаймуте, доченька, почему такую грустную песню поешь? Почему ты свое сердечко надрываешь? — остановила ее мать.
— Как же я, мамочка, буду радостную петь, если сердечку моему не весело, если завяла уже моя руточка, — ответила Маргарита и, качая головой, запела дальше:
— Погоди, доченька, кажется, идет кто-то: слышишь, ключи звенят…
— А нам-то что, мамочка, пускай себе ходят, пускай себе звенят…
пела Маргарита, не отходя от оконца…
Краковский воевода принял Греже очень вежливо и был страшно удивлен, когда узнал, что это тот самый бывший рыцарь крестоносцев, о храбрости и способностях которого разрушать замки говорил весь Краков.
Воевода тут же приказал подать коня и выбрать красивую коляску. Они вместе с боярином Греже поехали в замок, где томились боярыня с дочерью.
Сердце у Греже снова сильно забилось, и иногда он отвечал невпопад на вопросы вежливого воеводы.
— Значит, она здесь? — только и спросил Греже, когда они подъехали к замку, и больше уже ничего не мог сказать.
Если б не вежливость воеводы и не приказ княгини немедленно возвращаться к ней с пленницами, боярин Греже вряд ли в эту минуту сдержался бы и не вызвал на поединок тюремных стражей своей дамы сердца, своей возлюбленной.
— Быстрее! — довольно грозно сказал он надзирателю, когда тот, позванивая связкой ключей, остановился возле двери.
Дверь была отперта, Греже толкнул ее ногой и, ступив через порог, увидел такую картину: боярыня сидела на стуле и, закутавшись в шаль, дремала, а Маргарита, поднявшись на цыпочки, смотрела через маленькое, заплетенное железными прутьями окошко на двор замка и наблюдала, как за западе угасают отблески заката.
— Маргарита!.. Лаймуте!.. — позвал Греже и шагнул к ней.
Маргарита вздрогнула, отпрянула от окошка и, протянув руки, воскликнула:
— Рыцарь!
Греже успел подхватить ее на руки.
— Маргарита!.. Маргарита!.. Счастье мое… Лаймуте! — только шептал ей Греже, прижимая девушку к груди, и не знал, слышит она его или лишилась чувств.
— Боярыня, вы свободны!.. Сама княгиня освобождает вас… Я — ее посол.
— Рыцарь, это сон или дух твой? — поднялась со стула Книстаутене.
Она и впрямь не верила, что перед ней — рыцарь Греже.
— Я, боярыня, я… Но я уже не рыцарь и не крестоносец, я воин нашего князя и слуга княгини!
— Рыцарь, — шептала удивленная боярыня, — это ты? Это ты сам? Это не сон?!
И тут Маргарита открыла глаза, посмотрела рыцарю в лицо и снова зажмурилась.
— Рыцарь, — боярыня начала приходить в себя, — скажи мне, где мои сыновья?.. Живы ли они?.. Здоровы ли?..
— Живы, боярыня!.. твои сыновья! Они живы! Маргарита, твои братья живы… Я уже не крестоносец!
— Где мои сыновья, рыцарь? Немедленно скажи мне, где они, если они живы?
— Боярыня, они в полках князя Витаутаса — Кристийонас в Гродно, а Мартинас выметает крестоносцев из Жемайтии.
— О добрый боже! Праамжюс могучий! — Боярыня сложила руки и подняла глаза к потолку. — Они живы! Живы мои сыновья, живы!.. Лайма, слышишь, они живы!..
— Мамочка, не сон ли это?.. — откликнулась Маргарита и из объятий Греже бросилась в объятия матери.
Увидев такую трогательную встречу, воевода вышел было в дверь, но теперь он снова вернулся и торжественно сообщил Книстаутене и ее дочери, что они свободны, что это было недоразумение и что коляска ждет их у ворот замка.
До покоев княгини их проводил краковский воевода, вежливый Спытко из Мельштейна. Он передал благородных женщин княгине и был немедленно принят князем Витаутасом.
