Однако, оставим их и
последуем за Антошей.
Едва удержался он на
ногах от старухиного швырка и обалдело и со страхом ждал дальнейшего, когда она
захлопнула дверь.
– Пошел! –
рявкнула старуха. – Или опять за шиворот брать?
– Не надо за шиворот?! –
промямлил Антоша, – сам пойду. А куда?
– Так еще и не понял?! В
храм, где тебя крестили, который ты десять лет не замечал, к священнику отцу
Антонию, который тебя крестил. Один у вас с ним небесный покровитель. К
небесному покровителю своему!.. – тут старуха не сдержалась и ткнула его в шею,
– который стоял за твоей спиной и плакал, когда ты деньги из серванта тягал,
когда с пьяного часы хотел снять!.. Что таращишься-то?! Да тот очнулся не
вовремя!.. Когда отметки свои в дневнике подделывал! Когда учителям врал, что
мать при смерти ,что тебе надо к ней в больницу ехать, а она жива-здоровехонька
и не знала ничего... Да ты так к смерти и мать-то родную приговоришь! Когда у
слабого деньги отнимал и в лицо его бил... Когда перед родителями юлил, корчил
из себя благочестивого. У-у!.. – и опять досталось по шее Антоше.
И вдруг перед ним возник
храм. Дотолкала старуха. Бессчетное число раз ходил мимо него Антоша и даже
головы не поднимал. Голова его всегда была занята мыслями, далекими от
созерцания золотых куполов с крестами и тем более от того, чтобы в храм войти.
Последнее, например, время она (голова) разрабатывала операцию по вскрытию
двери "Жигулей", стоящих в квартале от дома, чтобы вынуть оттуда
магнитофон, за который он уже с одного великовозрастного лоха деньги взял. А
магнитофон-то еще в "Жигулях" и возьмешь ли его, нет ли, кто ж его
знает, одному Богу известно.
"ОДНОМУ БОГУ
ИЗВЕСТНО!" – вдруг гулко повторилось в Антошиной голове, и даже в висках
заломило от этого гула. И как-то совсем по-другому взыграло в голове это
гулканье. Это была уже не проходная фраза. "Да Бог его знает" –
весьма часто повторял Антоша и не думал вовсе никогда, что она вообще чего-то
значит.
Ломящая боль возникла
неожиданно в плече Антоши. Он со вскриком обернулся. Старуха держала его
костяшками за плечо. И тот голос ее, от которого вздрагивали недавно он и папа
и мама был ничто в сравнении с тем, что сейчас исходило из ее вонючего рта. Вот
только ни вздрагивать, ни шевелиться не мог Антоша от придавливающей боли в
плече.
– Да, недобрый человек,
да!.. – Ему известно все, Одному Богу известно все. И про тебя, как и про всех,
Ему известно все! И пока я жива, пока ты не избавишься от меня, магнитофон из
чужих "Жигулей" ты не получишь! Это говорю тебе я, твоя совесть!
Как он очутился в храме,
Антоша не помнит. Видимо все-таки пинка он от старухи получил, ибо
сопротивлялся он вхождению в храм. Однако страшная боль прошла сразу. Служба в
храме давно кончилась, все пребывало в полумраке, лишь несколько свечей горело
около разных икон. Какие-то старухи в халатах терли швабрами пол. Антоша резко
обернулся сначала направо, потом налево. Его старухи-мучительницы не было. Не
было! Исчезла. Но тут же что-то (ох уж это "что-то") толкнуло его
назад, к выходу. Он выбежал из храма – и сразу ощутил на своем плече железные
костяшки его вонючей старухи-совести.
– Не мельтеши, недобрый
человек, не мельтеши. Я здесь. Просто в храме, дабы не смущать добрых людей, я
снова растворяюсь в тебе. В храме каждый должен находиться со своей совестью.
На чужую, тем более на такую, как я, нечего смотреть. Люди тайно несут свои
грехи, свою совесть Богу. Когда отвечаешь за себя – отвечай, а за чужую совесть
чужой и ответит. Ступай назад.
– Что это ты, отрок,
беготней занимаешься? – услышал над собой голос Антоша, когда вновь оказался в
храме. Сюда бегом, отсюда бегом. В храме не бегают.
– Вы это... поп? Ну,
священник? – спросил Антоша.
– Точно, поп я,
священник.
– Вас не Антонием зовут?
– Антонием. Так что тебя
привело сюда бегом?
– Вы меня крестили. Я –
Антон. У нас с вами один этот... небесный покровитель, хотя я не понимаю, что
это такое.
– Что не понимаешь –
вижу. А покровитель точно один. Вот он за моей спиной на тебя сейчас смотрит.
Священник чуть отступил
и совсем близко, на сводчатой стене, Антоша увидал нарисованного в полный рост
бородатого человека в длинной одежде с золотым кругом вокруг головы. Нет, не
увидал, а взгляды их... Нет, они не встретились, не скрестились, они врезались
друг в друга. Антоша привороженно застыл. Со стены на него смотрел живой
взгляд, даже больше, чем живой – именно так определил Антоша (на большее языка
не хватало) то, что глядело на него из нарисованных глаз на стене. А и как
сказать о взгляде, на тебя направленном, на стене нарисованном, что он больше,
чем живой? Что есть больше жизни? Нет, на языке человеческом слова, чтобы определить
его, чтобы сказать о нем что-то. Может, правда, и есть, но Антоша ничего этого
не знал. Но оно – вот оно! Било! Стреляло из глаз на стене в глаза Антоши. И
отвести свои глаза невозможно. И будто что-то вынимают из нутра твоего эти
взыскующие глаза, оно, вынимаемое этими глазами и ты наполняешься чем-то таким,
чего никогда в жизни не испытывал...
