Не стал папа на этот раз
перечить старухе, не стал затыкать ей рот, хотя она очень возвысила свой голос
и даже, можно сказать, грубо возвысила, а слова "творческие люди,
интеллигенты" из ее вонючего рта ну прямо плевком ощущались...
"Негодяй какой-то, Антоний Римлянин на камне... – к чему это, о чем
она?.." А старуха продолжала бушевать:
– Ну так задали мы
вопрос сынку вашему, а он вон, молчит, все думает, может это все во сне... На
яву! Молчит, а я за него отвечу, вот его ответ: "А зачем мне быть добрым,
честным и так далее?"
– Это не его, это ваш
ответ, – отчеканил папа.
– Не-ет, это его ответ,
уж я-то знаю. Как видите, его ответ для вас вопросом вышел. Что ответите? А?
– Чего отвечать-то? –
спросил папа. – Зачем быть добрым и честным? Я даже не найду, что тут ответить,
глупо даже.
– А меж тем, вопрос не
так глуп и надо бы найти, что ответить. Так вот, сын ваш так отвечает на вашу
возмущенную растерянность: "Добро и прочие ваши штучки вроде честности не
приносят никакой пользы. Зло и ложь гораздо выгоднее. Обманул – чего-то
приобрел, а правду сказал– сплошь да рядом потерял. Ну так и зачем правду
говорить? А?" На зло нас толкает потребность выгоды. А на добро?
Потребность добра? Да откуда же ей в нас взяться? А вещь она есть! Это она
сейчас возмутилась в вас, что вы даже ответа на простой вопрос не нашли. Только
Бог в нас мог ее вложить. Больше сей потребности взяться неоткуда. И эта
потребность добра есть я, – старуха сказала последнюю фразу просто и неторжественно,
но все вздрогнули. Теперь только папа вгляделся в виновницу немыслимой
ситуации. И ему показалось, что даже в безобразии ее, благодаря проникновенным
глазам и голосу, от которого вздрагиваешь, было что-то величественное.
– Кстати... – старуха
опять подняла свои, как оказывается, страшные глаза на папу, – если он
действительно избавится от меня, вот тут-то всем вам и конец. И не только вам.
Этого не удавалось еще никому на земле – избавиться от совести, он был бы
первым. А я и представить не могу такого монстра, избавившегося. От одной мысли
о таком ужас берет. Представляете, немоту в человеке голоса внутреннего,
который бы предостерегал от зла и обличал содеянное зло!? Нету в человеке
голоса Божия, отказался всемогущий Бог дать человеку внутри его определитель
зла и добра? Многому чему попустил Господь свершиться в мире злому. На то Его
неисповедимая и высшая воля. Значит, так надо было. Даже мысли не должно быть
обсуждать его решения и дела. А вот такого вот, что б человека совести лишить –
ни разу не допустил. У последнего негодяя оставалась... – ну вот такая хоть как
я... Да чего такая, как я, еще страшней и уж почти без голоса, но – оставалась.
А представляете, вот его, вот он, отрок десятилетний стоит, представляете его
без меня, избавился себе на радость, представляете этакую образину десяти лет
от роду, цель жизни у которой – нахапать и отнять столько, сколько сил на это
хватит; жрать, пить, куролесить, властвовать и топтать ближнего и дальнего –
вот девиз жизни. Ну а что ж еще, действительно, делать, коли нет меня, коли
избавился? И первыми жертвами сего девиза будете вы, дорогие родители, первыми
будете растоптаны вы!
– Ну уж и наплели вы,
нагородили, – сказал папа, почесав, однако, затылок. – Уж прям таки и
растоптаны... И это... что вы все опять Бога приплетаете! И этого, покровителя
какого-то. Да смешно!
– Приплетаю?! Вообще-то,
глядя на вас, не скажешь, что вам смешно. А если его не "приплетать",
как вы изволили выразиться, так и вообще говорить не о чем, тогда бы и мне
взяться неоткуда, а я – вот она. Может еще раз попробуете вышвырнуть? А
покровитель-то его, сыночка вашего, Антоний Римлянин, вот ему-то сейчас хуже
всех, плохо ему, плачет он горькими слезами, когда меня видит такую. На камне
пол-океана к нам переплыл, что б вашего дитятку перед крестом Божиим
отмаливать. Он же у нас крещеный. И крещен в день памяти святого Антона
Римлянина. А ты учти, – старуха погрозила своей костяшкой Антоше, – внимает
пока Господь молитвам Антония Римлянина, милует пока, меня вон в живую плоть
воплотил, чтобы хоть как-то тебя пронять, но это ведь пока! Долготерпив Он и
многомилостив, но не до беспредела!
