Раздался звонок.
Брюньон принес фотографии. Они вместе стали отбирать снимки для журнала. Брюньон цедил прямо из горлышка холодное пиво, одну бутылку за другой, рассказывая последние новости.
— Было запрещено снимать Пере в морге. Там стояли полицейские. Нам сказали, что это было бы неприлично.
Малитран тоже ссылался на приличия, отказываясь делать заявления для печати. Похоже, это стало модной фразой. Открывая третью бутылку, фотограф показал на снимок официальной трибуны, где президент футбольного клуба и мэр-депутат глядели друг на друга довольно прохладно.
— Посмотри-ка: у них тут такой вид, будто что-то не клеится. Это как раз тот момент, когда третий отправился «гулять в одиночку». Тебе это о чем-нибудь говорит?
У Франсуа были свои догадки, но он позволил Брюньону продолжать.
— «Пари-Матч» отстегнул бы кругленькую сумму за этот снимок. Глядя на него, можно предположить, что Пере сделал себе харакири, потому что в семейке разыгралась ссора.
К счастью, во всем, что находится за пределами кадров видоискателя, Брюньон был не очень-то силен. Рошан одернул его.
— Если ты им предложишь это фото, мы больше не будем работать вместе.
Гость смотрел на Рошана, вытирая пену с верхней губы.
— Ты думаешь, что можно получить больше, немного подождав?
Возможный барыш был лучшей гарантией его молчания. Франсуа принял таинственный вид.
— Посмотрим… Я дам тебе зеленый свет. Ты ведь меня знаешь, не так ли?
Успокоившись, фотограф ушел. Было уже пятнадцать минут восьмого — время региональных новостей. Франсуа включил телевизор… В здании налоговой службы сделали специальный вход, чтобы инвалидам было удобнее входить в помещение… Театр «Звук и свет» показал пещеру, где после отмены Нантского эдикта укрывались камизары…[13] Непьющая и некурящая столетняя жительница департамента, еще полная сил, собирается отпраздновать свой юбилей. В этот день она позволит себе глоток шампанского… Благодаря антициклону небо останется ясным… Заключительные титры… Никаких следов интервью, которое взяла у него Доминик Патти.
Немного подумав, Франсуа поискал через Минитель[14] телефон молодой женщины. Номер был в открытом списке. Раздался далекий гудок. На другом конце сняли трубку.
— Это Франсуа Рошан.
Он услышал немного хрипловатый смех, который непроизвольно вызвал у него в памяти ее образ.
— Я ждала вашего звонка.
Он почти не удивился. Она была достаточно догадлива, чтобы предчувствовать его реакцию.
— Наша беседа не прошла.
— Она и не пройдет.
— Почему?
Снова короткий смешок. Но на этот раз — словно над самой собой.
— Говорят, что-то случилось в лаборатории и вся пленка оказалась засвеченной.
Он помолчал, переваривая сказанное. Она иронически заметила:
— Вы еще у телефона?
Франсуа ответил:
— Я думал, что вы будете сегодня утром на открытии Жомгардом мемориальной доски в память расстрелянных.
— Я и собиралась. Но в последний момент меня отправили снимать сюжет о новой станции очистки воды. Кажется, не нашлось ни одной другой свободной съемочной группы и эта тема не могла подождать.
Все было так, словно в потемкинской деревне начали переставлять декорации. (Фаворит Екатерины Великой хотел показать ей в благоприятном свете жизнь россиян и приказал воздвигнуть на пути царицы во время ее путешествия нарядные фасады домов, скрывающие жалкие избы. Когда последняя карета проезжала мимо, бутафорские постройки разбирали, везли вперед, срезая повороты, и сооружали на новом месте.) Во всяком случае, Рошану все меньше нравился тот спектакль, который кое-кто собирался ставить.
— Нам надо увидеться.
Доминик не возражала.
— Где?
— Зайдите выпить стаканчик ко мне, раз вы уже знаете дорогу.
Она отказалась, ответив опять насмешливо:
— Я никогда не захожу к холостякам в нерабочее время.
Они встретились на террасе пивной «Эсперанс». Вечер был теплым. Доминик надела обычные джинсы и красный блейзер с позолоченными пуговицами. Его безупречный покрой и цвет, гармонировавший с ее каштановыми волосами и карими глазами, придавали ей элегантность, которой позавидовали бы многие более изощренно одетые женщины. Франсуа повесил свой любимый плащ на спинку соседнего стула.
