— Робби? — Имя показалось сэру Стаффорду знакомым.
— Робби Шорхэм. Роберт Шорхэм. Мой очень старый друг. У него левосторонний паралич. Но говорить он может, и у него прекрасный слуховой аппарат.
— Кроме того, он один из самых знаменитых физиков в мире, — сказал Стаффорд Най. — Значит, он тоже из когорты ваших старинных приятелей?
— Мы с детства знакомы, — сказала леди Матильда. — Тебя удивляет эта дружба или то, что у нас есть что-то общее и нам интересно беседовать друг с другом?
— Признаться, мне трудно представить, о чем.
— О чем нам с ним разговаривать? Конечно, с математикой я никогда не была в ладах. По счастью, в моей юности девушкам она была ни к чему. А Робби математика давалась без труда с самого детства, насколько я помню. Нынче считают, что это вполне естественно. Робби любит поговорить. Я ему нравилась, потому что была легкомысленной девчонкой и умела его рассмешить. И еще я умею слушать. А он иногда рассказывает такие интересные вещи.
— Не сомневаюсь, — сухо заметил Стаффорд Най.
— Только не задирай нос, ладно? Мольер женился на своей служанке, не правда ли, и брак его был на редкость удачный — только не помню, Мольер это был или кто другой…[80] Если у мужчины ума палата, ему вовсе не обязательно общаться с умной женщиной. Это крайне утомительно. Он с куда большей охотой поболтает с прелестной простушкой, и, поверь мне, ему это будет гораздо интересней. В молодости я была недурна собой, — сказала леди Матильда не без самодовольства. — Но далека от всякой учености. И Роберт всегда говорил, что у меня бездна здравого смысла и что я очень сообразительная.
— Вы прелесть и само очарование, — сказал сэр Стаффорд Най. — Мне ужасно нравится у вас бывать, и конечно же я запомню все, что вы мне сказали. Но ведь вы могли бы сказать гораздо больше, верно?
— Подождем более подходящего момента, — ответила леди Матильда. — Но твои проблемы я всегда принимала близко к сердцу. Ты хоть изредка сообщай, как твои дела На следующей неделе ты, кажется, обедаешь в американском посольстве?
— Откуда вы знаете, тетушка? Да, я получил приглашение.
— И насколько я понимаю, принял?
— Это входит в мои обязанности. — Он с любопытством взглянул на нее. — Как вам удается быть в курсе всего, что происходит?
— Мне сказала Милли.
— Милли?
— Милли Джин Кортмэн. Жена американского посла. Совершенно неотразимое создание, должна тебе сказать. Невысока ростом, но сложена безукоризненно — просто прелесть.
— Вы имеете в виду Милдред Кортмэн?
— Крестили ее Милдред, но она предпочитает называться Милли Джин. Мы с ней обсуждали по телефону какой-то благотворительный утренник или что-то в этом роде… Я всегда с удовольствием с ней общаюсь, она мне ужасно нравится. Знаешь, как я ее про себя называю? Миниатюрная Венера…[81]
— Как нельзя более подходящее и лестное прозвище, — сказал Стаффорд Най.
Увидев миссис Кортмэн, которая с протянутой рукой шла ему навстречу, Стаффорд Най тут же вспомнил, как накануне ее назвала тетушка Матильда. Милли Джин Кортмэн было лет тридцать пять — сорок. У нее были тонкие черты лица, большие голубовато-серые глаза, прекрасной формы головка и безукоризненно уложенные волосы — седые с голубым оттенком, отлично подобранным и подчеркивавшим общее впечатление холености. В Лондоне она пользовалась большой популярностью. Муж ее, Сэм Кортмэн, был крупным, тяжеловесным, начинающим полнеть человеком. Он очень гордился своей женой. Его собеседникам порой приходилось нелегко, когда он с упорством, достойным лучшего применения, обсуждал тему, которая в этом вовсе не нуждалась.
— Только что из Малайи, не так ли, сэр Стаффорд? Наверное, занятно было там побывать, хотя лично я предпочла бы другое время года. Поверьте, мы так рады видеть вас здесь. Вы знакомы… Да, вы конечно же знаете леди Альдборо и сэра Джона, и герра фон Рокена и фрау фон Рокен, и мистера с миссис Стаггенхэм.
Стаффорд Най в той или иной степени был знаком со всеми присутствующими. Не знал он только голландца, который был назначен сюда совсем недавно. Чета Стаггенхэмов — министр социального обеспечения с женой. Редкостные зануды.
