Глава четвертая
С НОВЫМ ГОДОМ!
— Что же вы не отдаете пятерку? — сказал Левка воспитателю. — Я прыгнул с крыши еще когда, послезавтра Новый год, а вы все тянете.
Воспитатель хмыкнул. Он сидел за столом в красном углу бревенчатой избы, под потемневшими образами с желтоватой стеклянной лампадкой, в валенках, без пиджака и сам напоминал одного из святых, нарисованных на иконе.
«Только сияния над головой не хватает. А так такой же блаженный», — подумал Левка.
За окном гуляла метель. Сквозь ее вой слышался дальний монотонный звон колокола, удары по рельсу.
— Значит, только для этого ты в такую рань и пришел?
— Нет. Я дежурный. В комнатах мороз. Чернила в чернильницах замерзают. Спим одетыми. На одеялах снег. И баню топить нечем.
— А забор что, весь сожгли?
— Весь.
Воспитатель молча покивал головой. Вошла тетка Настя — принесла самовар, поставила на стол. Покосившись на оборванного Левку, подошла к буфету, достала стакан, вытерла его передником, поставила перед ним.
— Пей, малец! Грейся! Небось замерз, пока дошел?
Левка поблагодарил, подсел к столу, отхлебнул глоток, закашлялся.
— Простыл, что ли?
— У нас, тетка Настя, все простыли, как не простыть?
— Одолжите для ребят дровишек, хозяюшка? — попросил воспитатель.
— Опять? Одолжу. Почему не одолжить? Только верни, жилец!
— Спасибо, обязательно верну.
— И в тот раз говорил — верну, а сам не вернул.
Колокольный звон умолк. Удары по рельсу прекратились. Левка подышал на оконное стекло, поцарапал пальцем толстый иней. Сквозь дырочку увидел вдалеке горящую бочку с керосином, силуэты людей. Стряпуха тоже глянула в дырочку.
— Можно бы бочку и погасить. Кончается веялица-то! Слава те, господи! Сжалился всевышний! Сколько дней подряд покосуха.
— У вас всегда так бочки жгут во время метелей?
— С испокон веку. И бочки жгут, и во все колокола звонят, и по рельсине стучат, чтобы не заблудились люди добрые во время куры!
Левка, обжигаясь, отхлебнул еще глоток.
— Ты ешь постный сахар-то, не стесняйся и сала отрежь! Хлебное сало-то, полезное! Корабли на воду спускают, так салом подмазывают. Ешь!
— У вас, хозяюшка, карандашика с бумажкой не найдется? — спросил воспитатель.
— У меня-то все найдется, это только у тебя, ученой головы, ничего нет, — с упреком проворчала тетка Настя, достала из-за иконы несколько листков бумаги, свернутых трубочкой, перевязанных ниточкой, выбрала один, разгладила, положила перед воспитателем.
Раскрыв буфет, она взяла старенький, треснувший чайник, сняла крышку, вытащила из него огрызок карандаша.
— Держи, писака-бумагомарака! Кому писать-то собрался?
— В Круглоозерное. Чтобы дровец подкинули, книги кое-какие прислали, продукты. Ребята туда завтра собираются.
— Ты насчет повидлы пропиши, чтобы дали. Кончилась повидла-то!
— Ладно.
— Ну и пишешь ты! Словно куры набродили! — сказала стряпуха, заглянув в бумагу. — Сам-то небось не поймешь, что написал.
— Держи! — воспитатель передал записку Левке.— Вы когда вернетесь?
— Числа второго. Так как же насчет пятерки?
— А зачем тебе деньги?
— Хочу купить курицу брату. Он только что из изолятора. Ушами болел.
— Ладно, раз такое дело, держи пятерку. С Новым годом!
Очень довольный Левка вышел из избы, крепко зажав в руке деньги, и, поеживаясь от холода, побежал к дому. Метель почти совсем утихла.
— Подъем! — громко закричал он, входя в комнату.
— Какой подъем? Каникулы. Дай еще поспать, — недовольно буркнул Миша, накрываясь с головой одеялом. Изо рта Миши шел пар.
— Подъем, говорю! Дрова есть! Будем топить!
— Да здравствует тетка Настя! — радостно завопил Васильев, поднимаясь с постели.
За ним следом начали вскакивать и остальные ребята. Только Миша по-прежнему лежал в пальто под одеялом, пытаясь согреться.
— Сейчас водой оболыо! — пригрозил Левка.
— Попробуй облей, — сказал Миша. — Графин-то замерз!
— Зато есть снег! — крикнул Васильев и, собрав с подоконника снег, сунул его Мише за шиворот.
Миша завизжал, закашлялся и тут же вскочил с постели под общий хохот ребят. Натаскав дров, они первым делом истопили баньку. Банька топилась по-черному. Черным было все: и закопченные стены, и низкий потолок, и два котла, в которых кипятили воду, и бочка с холодной водой. На полу лежал толстый слой ярко-желтой соломы для тепла.
