— У меня... Я ее сразу узнал, — проговорил Васильев, всхлипывая, — у нее два зубчика справа... внизу оторваны... Ничего же, кроме альбома, из дому не взял, понимаешь? Ничего!
Ребята вошли в контору, рассказали в чем дело.
— Постараемся разыскать ваш альбом, — сказал заведующий, — только вряд ли, честно говоря... Колькины дела...
— Что за Колька?
— Ну, Машка. Его Колькой зовут... Если найдем, перешлю вам в Серебряково.
— Куда? — недоуменно спросил Левка. — В какое еще Серебряково?
— У нас, в Круглоозерном, только начальная школа, четыре группы, — объяснил заведующий. — А в Серебряково наш филиал. Семилетка.
— А как же мой брат? — спросил, холодея, Левка. — Он в третьей группе...
— Раз в третьей, значит останется здесь, в Круглоозерном.
Левка так изменился в лице, что заведующий налил ему стакан воды.
— Чего испугался? Серебряково совсем рядом! Будешь часто навещать брата. Сегодня поедешь — сам увидишь, что недалеко. Пешком можно дойти.
— Сегодня уже переезжать? — спросил Левка.
— Да. Жду подводы.
Ребята вышли на крыльцо.
Левка сказал сквозь стиснутые зубы:
— Дай закурить!
— Нет.
— Дай, говорю!
Он опустился на ступеньку. Неумело скрутил козью ножку, втянул в себя противный сизый дым, закашлялся. Тут же закружилась голова. Он отбежал в сторону, к забору. Его стошнило. На крыльце появился встревоженный заведующий.
— А кроме альбома, ничего не стащили?
— Не знаем. Не проверяли...
— А ну-ка айда за мной!
Они побежали к дому Издали услышали громкий плач детей.
— Ясно! Всех обчистили! — зло выругался заведующий.
Увидев на пороге Левку, Радик, заливаясь слезами, бросился к нему, громко крича:
— Мой фонарик, Левка! Мой фонарик!
Обоз приближался к Серебрякову. Было около четырех часов дня. Левка, Васильев и Сабина сидели на первой подводе.
— Не представляю, как он там будет без меня, — говорил Левка, — такой слабенький... с этими деловыми... Даже сдачи не сможет дать.
— Подъезжаем, — сказал возница и подстегнул лошадь.
Ребята внимательно разглядывали длинную улицу. Село мало чем отличалось от Круглоозерного. Лошади остановились перед старым двухэтажным домом с коньком на крыше. Ребята вошли в маленький двор с поломанными вербами. Во дворе никого не было.
— Сейчас местный Машка появится, — сказал Васильев. — Береги последние манатки!
Возница громко крикнул:
— Гэй! Тетка Настя!
Никто не ответил.
— Тетка Настя! Постояльцев привез! Выходи! Померла, что ли?
— Типун тебе на язык за такие слова! — раздался за спиной ребят спокойный старческий голос. — Чего глотку дерешь? Казенная, что ли?
На порог вышла небольшого роста морщинистая старуха с ухватом в руках.
— Городские? — спросила она, ласково поглядев на ребят. — По одеже видать. Милости просим! Пошли в дом. Вы, девочки, будете жить внизу, а огольцы — наверху. Устроитесь — обедом накормлю!
— Мы уже сегодня обедали, — вспомнил Васильев.
— Знаю я ихние обеды, — презрительно скривила губы тетка Настя. — И помни, малец: палка на палку не приходится, а обед на обед — нужды нет.
— Тетка Настя так накормит, что язык проглотишь,— похвалил возница.
В старом доме — два этажа. На каждом из них по темному чулану и по большой комнате. Обогреваются они одной длинной печью. Печь начинается от фундамента, кончается под крышей. В комнате, где живут девочки, пятнадцать кроватей. У мальчиков — двадцать. Все они покрыты одинаковыми байковыми одеялами. Тонкими, желтыми, застиранными. Кроме кроватей, в комнатах но большому столу и по нескольку табуретов. Под самым потолком — лампочка.
— Богато живете. С электричеством! — удивился Васильев.
— Не радуйся, — сказала тетка Настя, — часто заедает движок. Да и выключают его рано.
— А где же ребята? — спросила Сабина.
— В школе. Скоро явятся, — сказала тетка Настя.— Ну, пошли кормиться.
— Гляди-ка, Левка! — восторженно воскликнул Васильев.
На подоконнике лежала большая яркая коробка из-под красок и несколько кисточек.
— Не наша... По-китайски написано, — сказал Левка. — Или по-японски. Краски, наверное... Или карандаши... Сроду таких не видел...
— Давай откроем, поглядим!
— Нехорошо без спросу, пошли.
Обед оказался вкусным. Пока ребята ели, из школы вернулись детдомовцы. Они заглядывали в дверь и окна столовой, внимательно рассматривали новеньких.