Партия много лет ломает голову, как бы отречься от гибельных безумий маоистского правления, не подписав собственный смертный приговор. После целого года закрытых обсуждений, к которым, как свидетельствует Ли, было привлечено 4 тысячи кадровых работников, КПК в 1981 г. вынесла вердикт в форме партийной резолюции. Она постановила, что Мао допустил «серьезные просчеты», однако в целом «его достоинства играли первостепенную роль, а ошибки — вторичную». Ли был ошеломлен тем, с какой легкостью смерть десятков миллионов людей удалось упаковать в столь обтекаемую оболочку. «Разве эти цифры не чудовищны? Неужели мы и впрямь понимаем, что они означают? — спрашивает он. — Если мы не можем добиться ясной картины собственного прошлого, нам не удастся улучшить общество. А ведь министерство пропаганды до сих пор пытается скрыть эти преступления».
Хотя КПК и не включило явную оценку карьеры Мао в свою резолюцию, она все же поставила Великому Кормчему своеобразный ученический балл. В Китае можно часто слышать, что Мао был «на 70 % хорошим, а на 30 — плохим». Вердикт по этой дискуссии, которой руководил Дэн Сяопин, ставший вождем в 1978 г., и поныне является окончательным суждением для всех публичных споров о Мао. «В отличие от культа Сталина, мы имеем дело с человеком, который сочетает в себе Сталина, Ленина и Маркса, — говорит Джереми Бармэ. — Дэн Сяопин думал: если мы от него избавимся совсем, то откроем двери — не сегодня, не завтра, но в конце концов — для полного отрицания всей системы с подачи каких-нибудь радикальных мыслителей».
Партия до сих пор ревностно следит за имиджем Мао на страницах школьных учебников, подобно тому как она это делает в отношении японской оккупации Китая и ее изложении для японских детей. Группа ученых под руководством профессора Су Чжиляна из Шанхайского педагогического университета несколько лет пыталась добиться более честной оценки правления Мао. «Возьмем, к примеру «большой скачок» и «культурную революцию», — сказал мне Су, когда я интервьюировал его в 2004 г. — В прошлом мы описывали этот период довольно невнятно, зато в последнем издании [школьного учебника] мы полностью осудили решение Мао о начале этих кампаний». Предыдущий учебник объяснял «культурную революцию» тем, что Мао выдвинул «неверный тезис о засилье каппутистов[15] в партийных органах». Новая версия гласила, что за кампанией стояли «культы личности отдельных вождей и автократический стиль руководства». «Реформы в Китае пошли по пути «сначала экономика, затем политика», — сказал Су. — Мы пытаемся сделать историю объективной, заменив беспочвенные выводы изложением фактов».
Когда «Нью-Йорк Таймс» в 2006 г. опубликовала статью об исчезновении Мао из нового учебника истории, использовавшегося в старших классах одной из шанхайских школ, разразилась настоящая буря. Мао и традиционные трактовки войны и революции вдруг оказались заменены эссе о культуре, экономике, транспорте и даже гастрономических привычках людей, и стали напоминать альтернативный подход к изложению истории, за который ратуют кое-какие педагогические течения на Западе. Броский газетный заголовок — «Куда девали Мао?» — вызвал бурную реакцию в Интернете. Влиятельный генерал-лейтенант Ли Цзицзюнь, бывший глава Центрального военного совета КНР, заявил в интервью агентству «Синьхуа», что попытка принизить роль революции и идеологии «абсурдна». Другие комментаторы в Интернете уподобили эти изменения «государственному перевороту тихой сапой» и заговорили о «китайской оранжевой революции». Су тщетно протестовал, что социальная история, сфокусированная на социальных тенденциях, а не на отдельных вождях, олицетворяет надлежащий «марксистский взгляд на цивилизацию». Многолетний труд по созданию нового комплекта учебников пошел прахом, когда шанхайские власти приказали изъять весь тираж. Еще до скандала Су откровенно рассказывал о цензурных ограничениях. «Учебники истории суть публичная интерпретация политической воли страны, — говорил он в интервью 2004 г. — И вот почему редакторы напоминают птичек, танцующих в клетке».
