Парад планет - страница 17

— Что я должен на это ответить? — спрашивает со вздохом Руслан, готовый вытерпеть очередную мою причуду.

— Нет, ты не пугайся. Это ведь не обязательно для каждого. Это как музыкальный слух — у одного есть, у другого — отсутствует, — продолжаю я. — Своего рода талант, правильно? Я даже не знаю, кто счастливее. Тоже вопрос!

— Что это ты сегодня? А? — спрашивает Руслан и снова притормаживает у будки телефона-автомата. — Давай все-таки наберем, проверим…

На этот раз мы обходимся без ужина. Входим в квартиру и долго стоим в темноте обнявшись. Молчим. Потом он говорит:

— Ты себя насилуешь.

— Нет.

— Я это чувствую каждый раз.

— Вот глупости! — Я обнимаю его крепче, но он мягко отталкивает меня.

— Нет-нет. Тебе нужно взять отпуск, отдохнуть…

Я снова обнимаю его.

— Пусти, пусти, — говорит он с изумлением, — ты задушишь меня…

— Но я так хочу полюбить тебя… Слышишь?

Он все же высвобождается из объятий:

— Ты устала. Пойдем.

— Устала?

— Конечно, — кивает он и уже идет к дверям.

Потом сидим на диване, слушаем пластинки. Какие-то старые сентиментальные вальсы. И вдруг Руслан начинает хохотать…

— Ты что?

— Пластинка… Пластинка-то на других оборотах… Вместо тридцати трех — сорок пять… Слышишь?

Я только сейчас словно впервые услышала эту странную музыку… Пытаюсь встать, но Руслан удерживает меня:

— Пускай. Сорок пять — в этом что-то есть!.. Ну ладно. Сделай мне по такому случаю кофе…

— Кофе — на ночь?

Когда я с подносом в руках возвращаюсь в комнату, Руслана на диване не застаю. Нет его и в соседней комнате. Нет и в прихожей… Ушел!

— Кстати, Ирина Петровна… Как там ваша Антигона?.. Что нового?

Обеденный перерыв. Как всегда, сидим в нашей «стекляшке».

— Произошла ужасная вещь!

— Что такое?

— Даже не хочется говорить.

— Она заявила отвод суду?

— Хуже!

— Вам?

— Нет… — я вздыхаю. — Я сама… поступила до ужаса непрофессионально… Нанесла визит потерпевшему.

— Вы? — и Ольга Аполлоновна смотрит на меня в удивлении. — Как же так?

— Можно сказать, непреднамеренно. В состоянии аффекта.

Все сидящие за столом повернули ко мне головы. Илья Ефимович замечает снисходительно:

— Ну ладно, мы это вам как-нибудь простим… Мне только вот что не нравится в вашем поведении… Вы ничего не едите. Это вредно. Не только для здоровья… Я, кстати, не верю во все эти голодания, чистый авантюризм, человек должен есть… — И как бы в подтверждение Илья Ефимович отправляет в рот вилку с пельменем. — Но я сейчас говорю о профессиональной стороне дела. Адвокаты, которые переживают душевные драмы подзащитных, как это ни привлекательно со стороны, они, заметьте, редко выигрывают дела. Какой-нибудь циник с толстой декоративной палкой и трубкой в зубах, которого прорабатывают на всех собраниях, он, учтите, со своей трубкой и своим хладнокровием…

— Илья Ефимович, не разлагай молодые кадры!

— Вот видите, меня уже прорабатывают… Ешьте, Ирочка. Серьезно! Смотрите на все со стороны. Через это стекло! Я вам дело говорю!

Я невольно смотрю на стекло, которое упомянул Илья Ефимович, и замираю. На тротуаре под вывеской юридической консультации стоит в нерешительности пожилой, крепкий еще и бодрый мужчина. Смотрю — и глазам своим не верю! Вскакиваю из-за стола, выбегаю на улицу.

— Папа!

И вот я уже обнимаю моего отца и, отстранившись, разглядываю его…

— Ты когда приехал? Ну что ты молчишь? Отвечай!

— Утром, — откликается он. — Утром. Сел в поезд и приехал.

— Хочешь пельменей?

— Спасибо, я уже обедал. Ну здравствуй, дочка! — говорит, словно очнувшись, отец и обнимает меня — неловко и нежно.

На плите мирно кипит чайник. Руслан нарезает хлеб аккуратными ломтиками. Поставив чайный сервиз на поднос, я уже собираюсь выйти из кухни, когда он говорит мне вполголоса:

— Слушай, эти наши настроения мы сейчас оставим при себе, хорошо?

— Какие настроения?

— Всякие. Ты меня понимаешь. Да? Договорились?

Я молчу.

— Или как… — Он смотрит на меня очень внимательно. — Переиграем это наше мероприятие?

— Как хочешь.

— Вот удивятся-то…

— Кто?

— Наши родители. А? Представляешь? — И мы оба смеемся, представив эту ситуацию. Руслан продолжает: — Кстати, мне очень нравится твой отец…