— Мне тоже. Он хороший дядька.
— Давай-ка… Знаешь что, не будем их удивлять! — говорит Руслан и твердо и решительно берет меня за руку, ведет в соседнюю комнату.
Вместе мы входим в гостиную и застаем такую картину: отцы наши, чуть ли не обнявшись, сидят за столом, ведут какой-то свой негромкий разговор.
— Ну и что же?
— Ничего, говорит, снимайте, я, мол, посмотрю, как вы меня снимете… Ну он же, сам знаешь, известный хитрец, зря никогда не скажет… Я помню, как еще в 62-м году, во времена совнархозов…
Они замечают наконец нас с Русланом, поднимаются навстречу. Стоят без пиджаков, галстуки на рубашках приспущены, отброшены церемонии, стоят и смотрят на нас молча, растроганные своей близостью.
Ставлю на стол поднос, говорю как бы между прочим:
— А вы, однако, быстро нашли общий язык.
Они переглядываются, обмениваются красноречивыми улыбками.
— Быстро, говоришь? — слегка недоумевает отец. — А что ж нам его искать, язык-то, если у нас с Андреем Николаевичем биография, можно сказать, общая. В одной системе!
— Да? Как приятно!
— А кроме того, — продолжает отец, — сверили мы кое-какие даты, и получилось, что вроде как соседи всю жизнь… И голод получился, и дуга одна, Курская, и ранения даже похожие. Вот видите, как вы с Русланом подгадали!
— Все соответствует, — улыбается мой будущий свекор Андрей Николаевич.
И вошедшая в эту минуту Ангелина Егоровна, моя будущая свекровь, кивает мне ласково и показывает на стол, как бы напоминая мне о моих обязанностях.
— Все готово, — говорю я и сажусь.
— Выпьем за наших детей! — предлагает Андрей Николаевич и наливает себе и отцу — по-моему, уже не первую. — Как, Петр Станиславович? Нет возражений?
— За детей, — повторяет отец.
В моем родном городе отец мой, Петр Станиславович, — заметная величина, директор механического завода, где работает столько лет, сколько я себя помню. Здесь, в Москве, он почему-то всегда тушуется… И сейчас за столом у симпатичных родителей Руслана поведение его являет странную смесь спокойной самоуверенности человека, привыкшего распоряжаться людьми, и растерянности застенчивого провинциала, впервые попавшего в московскую квартиру.
— Да-да, — повторяет он смущенно. — За вас, ребята. — И смотрит на меня почему-то с выражением вины. — Мы вот тут, значит, обсудили предстоящее… гм, гм… мероприятие и думаем так, что, конечно, не стоит нам краснеть перед людьми. Свадьба так свадьба, и никаких этих ваших возражений, что, мол, скромно и так далее…
Я смотрю на Руслана. Он, кажется, согласен.
— Значит, с их стороны, — продолжает отец, — как я понимаю, тридцать человек… Ну и с нашей… Ты себе уже наметила?
— Приблизительно.
Отец чувствует, что я начинаю злиться, но будущие родственники сейчас важнее, он, так сказать, работает на них и поэтому обращается ко мне с известной строгостью в голосе:
— Надо наметить. И, пожалуйста, не откладывай.
— Ирочка, салату! — напоминает будущая свекровь и задерживает на мне взгляд: — А что у вас вид усталый, Ира?
— Усталый?
— А я бы им как за вредное производство платил, — замечает мой будущий свекор. — И потом, я ведь, честно говоря, не пойму никак. Защитник — это хорошо. Вы, так сказать, защищаете слабого… А если этот слабый — он же и сильный? Если от его этой слабости горе и несчастье другим?
— Да я вот хочу, чтобы она ушла с этой работы, — говорит виновато мой отец. — Мы с ней уславливались — она идет в аспирантуру.
— Колесников — это кто у вас? — спрашивает отец Руслана. — По-моему, первый зам…
— Я не знаю, не слышала.
— Старый мой товарищ, — говорит отец Руслана. — Я думаю, можно будет поговорить… Кстати, не грех бы и его пригласить на свадьбу. А?
Но тут возражает мать Руслана:
— Мы Будкевичей не зовем!
— Ну и зря, позвать надо… Будкевичей… Всех позвать… Это ж событие, вы поймите, один раз в жизни. Так я по крайней мере надеюсь… — И он смотрит на нас с Русланом.
А мы продолжаем сидеть молча, словно все происходящее не имеет к нам отношения. Наконец отцы одновременно поднимают стопки.
— За ваше счастье!
И удивленно смотрят на нас.
— А вы что же?
И тогда мы с Русланом тоже берем в руки — он стопку, я бокал с вином.