Иванов помнил, как Милишевский допрашивал коммунистов. Он особенно не церемонился. Тогда Иванов узнал, что и штык отличное орудие пытки. Командир был виртуоз — он выделывал такие штуки! Как-то Иванов сказал, что у него богатая фантазия. «Мне предрекали с детства большое будущее», — ответил Милишевский. После допросов он играл на скрипке полонезы. И плакал. У него было очень чуткое сердце.
«Вспомнят. Всё вспомнят», — подумал Иванов, с трудом поднимаясь на веранду. Ноги стали свинцовыми, сердце било в грудь как в чугунную решетку.
Галина встретила отца удивленным возгласом.
— Заболел я что-то, занемог, — сказал Иванов, проходя в свой кабинет.
Он закрылся на ключ — так было спокойнее. Задремал. Но и сквозь дрему пробивалась смутная тревога. Проснулся в липком поту, снял ботинки, вышел на цыпочках на террасу. Свет уже был потушен. Галя спала. Иванов достал бутылку коньяка из холодильника и вернулся в кабинет...
Всю ночь сидел перед книжным шкафом, глядя на свое взъерошенное изображение. Пил коньяк, курил.
Страх...
Чернявский читал газету. Спать не хотелось, а соседи попались неразговорчивые. Один, толстяк лет пятидесяти, все время что-нибудь жевал и пил пиво, другой спал на второй полке, повернувшись к вздрагивающей стенке вагона. Еще одно место было свободно.
За окном проносились хлопковые поля, кишлаки, небольшие разъезды. Вскоре потянулись пески, заросшие саксаулом, потом пошла ровная степь с торчащими тут и там кустиками пожухлой травы.
Пришел проводник, проверил и забрал билеты.
Чернявский вышел в тамбур, закурил. За тоненькой дверцей звонко постукивали колеса вагона: так-так, так-так... Быстро темнело.
Как-то его встретит Дохлый? В последний раз они довольно крупно поговорили. Дохлого провели на перепродаже микеланджеловской миниатюры, которую удалось раздобыть в одном частном собрании. Это была совершенно оригинальная вещица — из числа тех, которые достаются с неимоверным трудом. Короче говоря, при доставке картины был убит человек, и сделал это Дохлый. Он едва ушел от преследования, перебирался вплавь через реку и чуть не утонул уже на противоположном берегу. И ради чего? Милишевский выделил ему только пять процентов. Дохлый сказал, что это грабеж. Милишевский посоветовал ему заткнуться. Но Дохлый не заткнулся, и его вытолкнули за дверь.
— Ты еще придешь к нам и попросишь извинения! — крикнул вдогонку Милишевский.
И действительно, Дохлый пришел. После этого случая его и направили в Бухару. Тогда никто не догадывался, что Дохлый кое-что знает. Он сам попался на крючок. Он попытался связаться с теми, кто были злы на Милишевского, но цыган, подвизавшийся в качестве связного, оказался своим человеком Милишевского. Вот уж тогда Дохлый перетрусил... Ему прислали синюю марку. Он-то знал, что такое синяя марка. После синей придет красная и тогда — конец. Всех, кто пытался обмануть, ждала одна и та же участь. Не-ет, Дохлый не хотел умирать. Он еще надеялся сколотить себе состояние... Пергамент, попавший ему в руки, оказался у Иванова. И вот теперь, когда все уже на мази, вдруг выясняется, что Дохлый их все-таки обманул.
Есть план подземелья, а как к нему подступиться? Ведь раскопки вызовут подозрение. А Дохлый знает ход. Конечно, он бережет его для себя, он еще надеется взять реванш. Но Чернявский намерен действовать решительно. Да и Милишевский велел не церемониться с Дохлым.
Чернявский усмехнулся — вот будет сюрприз. Дохлый и не догадывается, что он здесь, в двух шагах от него.
За окном совсем стемнело. Потянул прохладный ветерок. Поежившись, Чернявский вошел в вагон.
Соседи уже спали. Чернявский выкурил сигарету и потушил свет.
Утром он проснулся от суеты в вагоне. Проводник постукивал ключом по полкам:
— Кому сходить? Кому сходить?..
Чернявский потянулся. Он чувствовал себя бодро, свежо.
Поезд громыхал на стрелках.
— Не опоздайте, — сказал толстяк, уплетая жирного леща.
Чернявский быстро оделся. За окном — пестрая толпа встречающих, длинное нежно-розовое здание станции.
Он спрыгнул с подножки, поежился от холода. Чувствуется осень. Вон и листья уже пожелтели на кленах...
