Дома я первым делом внимательно просмотрела все три утренние газеты — на предмет Элины — и ничего не обнаружила: ни неопознанных утопленниц, ни полоумных бродяг на улицах. Я была уверена, что Фери или сам Бобби Мэллори позвонит мне, если Элину арестуют, так что мне ничего больше не оставалось, как присоединиться к моим друзьям в Харбор-Монтроуз и сорвать свое агрессивное настроение на мяче.
И все-таки состояние у меня было подавленное, хотя бросок, который я сделала в седьмой подаче, подбодрил меня: не думала я, что могу бросаться на мяч с пылом двадцатилетней. Но потом, когда мы принялись за жареных цыплят под соусом, я никак не могла включиться в беззаботную болтовню друзей. Уехала раньше всех, когда пикник был еще в самом разгаре, чтобы успеть к десятичасовой сводке новостей.
Никаких сообщений о несчастных случаях, которые хоть как-то могли быть связаны с Элиной. В конце концов я решила, что она где-то болтается с одной из подружек, и отправилась спать, раздираемая раздражением против нее и злостью на себя.
Воскресное утро выдалось ярким и солнечным. А я так надеялась, что гром и молния заставят Бутса отменить его грандиозный пикник. Стоял конец сентября, но такой засухи на Среднем Западе не было пятьдесят лет. А нынешнее воскресенье, похоже, было самым солнечным в году.
Все тротуары в городе и дорожные покрытия расплавились и деформировались. Искры, летящие от поездов, поджигали опорные столбы надземной дороги, поэтому то одна, то другая станция закрывались.
Учитывая состояние городской казны, не верилось, что они откроются при моей жизни.
Я пробежалась с Пеппи до Харбор-Белмонт и обратно и занялась изучением воскресных газет. Труднее всего было с «Сан таймс» — я никак не могла понять расположения в ней публикаций. Прочла совершенно не интересующие меня сведения о том, как лучше украсить квартиру, о предстоящих фестивалях в Висконсине и добралась наконец до сообщений о метрополитене. Когда я кончила изучать «Геральд стар» — об Элине опять ни слова, — пора было принимать душ, одеваться и ехать на мой двухсотпятидесятидолларовый пикник. Что надеть? Марисса наверняка будет в чем-нибудь экзотическом, но вот Розалин Фуэнтес, если только она не слишком изменилась, скорее всего придет в джинсах. Так что не стоит, пожалуй, одеваться шикарнее почетной гостьи. Кроме того, на пикнике обязательно чем-нибудь вымажешь платье… В итоге я остановилась на легких брючках цвета хаки и просторной блузе оливкового цвета. Удобно, и пятен не видно будет.
Майкл подъехал около трех. Бледно-голубая рубашка и ярко-голубой блейзер красиво контрастировали с его черными волосами и темными глазами. Он был в превосходном настроении — всегда любил порезвиться со своими приятелями и был достаточно старомодным демократом, чтобы получать удовольствие от тусовок с местными знаменитостями от этой партии.
Я осыпала его комплиментами.
— Ты уверен, что действительно хочешь появиться у Бутса со мной? Боюсь, что я испорчу тебе весь имидж.
— Ты на меня хорошо действуешь, Варшавски. Поэтому держись сегодня поближе, договорились? — вернул он мне мою же шпильку.
— Обитатели городских трущоб на великосветском загородном приеме, так, что ли? Во всяком случае, я чувствую себя примерно так. — Его возбуждение почему-то вызывало во мне чувство протеста.
— Да ладно тебе, Варшавски. Неужели тебе нравится это существование среди мусора и граффити?[8] Между нами говоря, неужели ты не хотела бы жить на природе, на свежем воздухе, если бы могла себе это позволить?
— Но ты-то так и не уехал из Норвуд-парка.
— Только потому, что тем, кто служит в полиции и защищает вас от мастеров граффити, приходится жить в городе. Да и преступный мир Чикаго куда интереснее, чем в Стримвуде.
— Вот и я так думаю. Поэтому могу жить только здесь. — С этими словами я вытащила из сумки бумажник и засунула его в карман брюк вместе с приглашением на сегодняшнее празднество. Не таскаться же целый день с сумкой в руках.
— Но ты-то часто проводишь расследования и за городом, — возразил Майкл.
— И именно поэтому предпочитаю городские преступления.
