— Забавно, что единственное, в чем мы уверены в жизни — это смерть. Ты так не думаешь? — Мужчина говорил совершенно спокойно и сидел в расслабленной позе.
— Пожалуйста… вы не должны этого делать. — Человек, лежащий на полу, был измучен. Голос его звучал сдавленно из-за слез и крови. Он был голый и дрожал. Руки его были вытянуты над головой, а запястья прикованы к грубой кирпичной стене.
Темное подвальное помещение было преображено в средневековый подвал для пыток, все четыре стены — увешаны тяжелыми металлическими оковами и кандалами. В воздухе стоял тошнотворный запах мочи, а из большого деревянного ящика в углу, на котором расположился мучитель, доносилось непрестанное жужжание. Помещение было звуконепроницаемым, и сбежать из него не представлялось возможным. Оно было заперто изнутри, и покинуть его было нельзя, пока кто-то не выпускал вас.
— Не важно, как ты прожил свою жизнь, — продолжил мужчина, не обращая внимания на окровавленного человека. — Не имеет значения, был ли ты богат, чего ты достиг, кого ты знал и какие надежды питал. В конце всех нас ждет одно и то же — все мы умираем.
— Пожалуйста, господи, не надо.
— И главное — как мы умираем.
Человек на полу закашлялся, и изо рта у него потекла тонкая красная струйка крови.
— Кое-кто умирает естественно и безболезненно, когда подходит к концу его жизненный цикл. — Мужчина рассмеялся странным булькающим смехом. — Другие годами страдают от неизлечимых болезней, неустанно борясь, чтобы добавить к жизни еще хоть несколько секунд.
— Я… я не богат. У меня есть немного, и вы можете взять все, что я имею.
— Тсс… — Мужчина приложил палец к губам, прежде чем прошептать: — Мне не нужны твои деньги.
Узник еще раз откашлялся — еще одна струйка крови.
Дьявольская улыбка раздвинула губы мучителя.
— Кое-кто умирает очень медленно, — продолжил он. У него был холодный голос. — Смертная боль тянется часами… днями… неделями. И если ты знаешь, что делать, то нет никаких ограничений. Ты это понимаешь? — Он помолчал.
До этого скованный человек не обращал внимания на строительный пистолет в руках другого.
— А я вот точно знаю, что делаю. Позволь мне продемонстрировать.
Он наступил на кость, торчащую из сломанной лодыжки жертвы, нагнулся и быстро всадил три гвоздя в правое его колено. Резкая боль пронзила его ногу, и он выдохнул весь воздух до капли. На несколько секунд у него все поплыло перед глазами. Гвозди были длиной в три дюйма. Не столь длинны, чтобы выйти с другой стороны, но достаточно остры, чтобы крушить кости, хрящи и связки.
Скованный человек судорожно втянул воздух. Он попытался заговорить, перебарывая боль.
— По… пожалуйста. У меня есть дочь. Она больна. Она страдает от тяжелой болезни, и я — все, что у нее есть.
В помещении снова раздался странный булькающий смех.
— Ты думаешь, меня это заботит? Давай-ка я покажу тебе, как меня это волнует. — Он сжал головку гвоздя, торчащего из колена мужчины, и, словно используя сверло, которым открывают банку с краской, с силой медленно вогнал его до самой шляпки. Раздался хруст, словно шаги по битому стеклу.
Жертва заорала, чувствуя, как металл дробит кость. Противник с силой надавил, чтобы преодолеть сопротивление и расколоть коленную чашечку. Осколки кости рвали нервы и мышцы. Рвотные массы хлынули изо рта скованного человека. Его мучитель нанес ему несколько ударов по лицу, чтобы тот не потерял сознания.
— Оставайся со мной, — прошептал он. — Я хочу, чтобы ты наслаждался каждым моментом.
— Почему… почему ты это делаешь?
— Почему? — Человек облизал растрескавшиеся губы и усмехнулся. — Я покажу тебе почему. — Он извлек из кармана фотографию и поднес ее к лицу скованного человека. Теперь она была от него в нескольких дюймах.
Глаза его растерянно смотрели на нее несколько секунд.
— Я не понимаю. Что за… — И он замер, потому что понял, на кого он смотрит. — О боже мой!
Мучитель приблизился, и теперь его губы почти касались правого уха окровавленного человека.
— Знаешь что, — прошептал он, глядя на деревянный ящик в углу. — Я знаю, что до смерти пугает тебя.
