Из дверей дома торчит комод. Сам Карпов и немыслимый верзила шофер Саха толкают его и не могут вытолкнуть. Застряли.
— Чугунная бандура! — ворчит рукастый Саха, обнимая комод, как девушку. — Бросить ее тут?
— А ты ее сюда ставил? — огрызается Карпов.
— Ты чего затеял, Егор? — встревоженно спрашивает старик.
Карпов медлит с ответом. Он качает бесшеей головой, бьет кулаком по комоду и смеется, как можно благодушней:
— Не успели! А все из-за него! — и опять бьет кулаком по комоду. — Скала!
Шофер Саха вытирает пот и крутит длинную, в полметра, цепочку с ключами от машины, наматывая ее на толстый палец. Карпов еще цепляется за шутку, делая вид, что не замечает, как свирепа физиономия старика.
— Принесло тебя, Харлаша! Всегда по три часа у моря сидишь…
— Ты чего затеял? — повторяет старик.
И Карпов лезет по комоду во двор на четвереньках и объясняет:
— Понимаешь, Харлампий… Никаких подарков за твою жизнь мы тебе не дарили… А дом отгрохали… Тот, что возле сельпо…
Сыновья Луки подходят к старику, а Карпов спрыгивает с комода на землю и кончает весело:
— Хотели тебя сами перевезти… Наскочил! — И тоже вытирает пот с лица, — Ну командуй!
Вон, значит, кому построили дом возле сельпо. Старик смотрит вниз. Чувство благодарности — нелегкое чувство, кажется, оно пригибает, заставляет еще ниже опустить голову, и не знаешь, что сказать…
— Заноси обратно! — с неожиданным спокойствием говорит Харлаша.
Теперь у Карпова темнеет лицо, без того тяжелое, словно выбитое из камня.
— Ты что, Харлаша?
— Ну зачем мне новый дом? — спрашивает Харлаша тихим голосом, и в этом вопросе, и в самом голосе вся его негромкая сердечность, вся ласка, на которую способен он сейчас, когда надо поблагодарить людей за добро. — Заноси…
— А ну бери!.. — срывающимся голосом кричит Карпов.
И опять они волокут несчастный умывальник к полуторке и возятся у комода. Второй раз не поленился Карпов переползти его и толкает так, что пот бежит от натуги по его глазам.
— Его тут раньше поставили, а потом уж дом построили, — смеется старик.
Но в этот самый миг Карпов сдвигает комод с места, и Харлаша, оттолкнув Саху, налегает на бабкино сокровище с другой стороны, как на якорь спасения.
Они толкают комод друг на друга.
— Все равно я тебя отсюда спихну, старый, — грозится Карпов.
— Не спихнешь.
Комод сдергивается с места и предательски съезжает с крыльца.
— Меня ж ты не увезешь насильно… — говорит старик.
— Сколько ты собираешься еще тут жить? — спрашивает Карпов, подходя к нему вплотную и глядя в самое его лицо, как незрячий.
— Пока дом стоит…
— Надо будет, и дом сломаю.
— Не сломаешь…
— Пойми ты, — говорит Карпов, — жить тебе тут нельзя… Да просто… просто тут и света нет! Ну как я тебе сюда свет проведу? Лесу нет!
— Я спать рано ложусь, — отвечает Харлаша.
Он отходит к скамейке под окном, устало и прочно садится на нее. Карпов идет за ним, шаг в шаг, и опускается рядом. Долго они работают одними большими пальцами, крутят две козьих ножки.
— Ну, не пишет тебе Витька, — с нелегкой прямотой начинает Карпов, но старик останавливает его взглядом. И они раскуривают свои цигарки. — С людьми жить будешь, Харлаша!
Ссутулясь, старик идет к полену, в котором застрял топор, берет его и начинает стучать о колоду. Слышно, как покряхтывает бревно.
Карпов хотел бы сказать речь, но разучился.
— Заводить, что ли? — спрашивает Саха, разматывая на толстом пальце цепочку с ключами.
И Карпов машет рукой.
Бацает дверца грузовика так, что непонятно, как петли выдержали, сердито отфыркивается мотор…
А когда уносится грузовик и рассеивается облако пыли, накрывшее двор, и снова становится тихо, старик опускает корягу с топором и стоит, никуда не глядя. То ли он слушает море, то ли свое сердце…
Он бросает корягу и бредет к дому. Комод у входа мешает ему, и сильным рывком он пытается отодвинуть его в сторону. Но рывка не получается, и старик долго и помалу отпихивает его к стене…
8
— Что ж ты, Виктор? Разве можно не писать отцу?
Он и не слышит, что спрашивает это вслух, в голос.
Виктор смотрит на него с подоконника, от горшка с засохшим цветком. Глаза у него шальные. А у старика — неподвижные. Неподвижные и живые. У Виктора они — смеющиеся, скачущие и бумажные. Старик берет карточку в руку. Теперь они смотрят друг на друга близко, глаза в глаза, один с тяжелой немыслимой тоской, а другой с остановившейся улыбкой. И хочет старик смять эту улыбку и отбросить.
