— А как же еще могло
быть? — подчеркнуто удивилась «наседочка». — Лучше подумай, как звать их
будешь. Щас-то не спутаешь, номерки у обоих, а потом?
Считать это обычаем,
пожалуй, нельзя. Манера что ли какая-то — называть младенцев именами старших,
прославленных хоть и на уровне семьи родственников? Голову они с Андреем ломать
не стали, дали дедовские имена. У обоих на букву «С», да и имена, слава Богу,
русские, без всяких там современных выкрутасов. Научных трудов о влиянии имен
на судьбу человека они с Андреем не читали, святцев не знали. А деды их были
вполне достойными людьми: оба войну прошли, трудились честно, награды имели,
всю жизнь дружили и даже похоронены рядом.
Близнецы были довольны,
сладко чмокали грудь и против дедовских имен не возражали. Андрей им даже
свидетельства показал — вот, мол, полюбуйтесь, это вам не пустышку грызть,
Семен Андреевич и Степан Андреевич!
Уж когда выходила
Татьяна Васильевна из роддома с двумя попискивающими кулечками, подошла к ней
«наседочка». Подошла без улыбки, вроде как маялась, сказать — не сказать, но
все же сказала:
— Знаешь, Танечка, а
Семен-то, когда родился, не дышал. Доктор наш — руки и голова золотые...
Наверное, Татьяна
Васильевна очень побледнела, где-то в сердце оборвалось, в голову ухнуло.
— Да ты не пугайся,
бывает ведь, будет, зато, потом о чем рассказать, подрастут когда, — и
заулыбалась опять «наседка».
Знала она или тоже
чувствовала? Да и действительно, чего тут бояться — малыши живы, здоровы, и муж
счастливый с цветами встречает.
4
Росли одинаково. Все
делали одновременно: ели, пили, писались... А над тем, что Степан с
младенчества требовал себе одежду как у Семена, Татьяна Васильевна сначала
смеялась. Ну где еще такое увидишь: если на одном близнеце ползунки красные, то
и второй себе ревом неуемным такие же требует. Всю ночь будет орать, если
что-нибудь у него не так, как у брата. С тех пор и повелось в семье Рогозиных
покупать для сыновей все до мельчайших подробностей одинаковое. Накладно,
конечно, но что поделаешь? А различать их не составляло труда: Степка свой
характер вредный поминутно выказывал. Одну игрушку на двоих они никогда
поделить не могли. Степка у Семы обязательно отберет или выревет, а тот сидит
потом обиженный, но не плачет и к брату не лезет. Посидит-посидит, найдет себе
другое занятие, но Степка и тут как тут. И друзья, и знакомые потом всегда им
одинаковые игрушки дарили. На разные подарки в семье Рогозиных было наложено
табу. Хочешь им неприятности доставить — подари мальцам разные игрушки.
В школу пошли не в один
день. Степка вдруг приболел перед самым первым сентября, а Семена, на
удивление, болезнь миновала, и первую неделю он ходил в школу один. Но стоило Степану
войти в класс, как разразился первый школьный скандал: он непременно хотел
сидеть на том месте, где посадили Семена. Никакие уговоры учительницы на него
не действовали, а от громкого рева в кабинет прибежал напуганный директор.
Думал — убился первоклашка.
Дальше — хуже: спросят
на уроке Семена, Степан в слезы, мол, почему не меня, что я — хуже брата
своего? И пришлось учителям волей-неволей принять рогозинские правила игры: к
доске — так оба, если ставить оценки — одинаковые, если давать поручения — обоим,
если наказывать...
А бывало чаще всего так:
Степан напакостит, а назовется Семеном. Тому в дневник замечание пишут, он
молчит, брата не выдает, но через минуту Степан сам свой дневник учителю
приносит: напишите и мне, это мы вместе набедокурили.
А у учителя ни желания,
ни времени нет разбираться, кто насколько в каждой мелкой шалости виноват, но
оставлять ее без внимания из профессиональных соображений он не может. Вот и
пишет замечания обоим, а там уж пусть родители разбираются. Правда, года через три
такие номера уже не проходили, учителя научились их различать. Да и Степан
посерьезнел. Даже захотел от своего брата отличаться: уж если не стандартной
школьной формой, то хотя бы ботинками. И учиться пытался сам. Раньше все
списывал у брата. Не потому, что сам не мог выполнить задание, а потому, что
хотел, чтобы все у них одинаково было. Учителя могли себя не утруждать
проверкой обеих рогозинских тетрадей. А тут вдруг вздумал Степан все делать
по-своему. Не получалось — злился, замыкался в себе, уходил на улицу один, без
брата, но упрямо добивался признания собственного «я», которое должно быть уж
если и не лучше, то, по крайней мере, не хуже, чем Семино. Но в итоге все равно
получалось, что ему оставалось только повторять достижения Семена. Обгонял он его
только в уличных драках и прочих хулиганских выходках, потому что от природы
был наглее и настырнее. Да и там, бывало, влезет в драку один против двух-трех,
и Семен, сломя голову, бежит на помощь.
