церкви в стороне.
В виду неприятеля панское войско стояло целый день в поде, занимаясь герцами. В
прощальной стычке на ночь захватили паны девятерых Татар и козацкого бута, то есть
переводчика. На пытках они показали, что Татар 47.000, что в тот же день к
Хмельницкому пришло более 15.000 Козаков, и что у хана еще больше силы в Диких
Полях. „После этой исповеди" (говорил мушкатер) „им отсекли головы".
Калиновский (продолжает реляция) весь этот день настаивал на том, чтобы дать
битву; но Потоцкий боялся подвергать опасности Посполитую Речь, и говорил, что
понедельник всегда был для него в бою днем несчастным. Наконец решился отступать.
Отдан был приказ готовиться в поход, оставить все тяжелые возы, взять одни
легкие, для таборованья. Двинулись по Корсунской дороге к Богуславу.
Когда дошли до „несчастной дубровки под Гороховымъ" (разсказывал мушкатер),
начался неприятельский натиск; возы опрокидывались; табор наткнулся на поперечные
рвы, которыми козаки перекопали дорогу. .
*) Может быть, это было древнее „селище, Родивонова на Тясмени и с пасеками",
которое кня.иь Федор Глинский „выслужил на князи Александре (литовском) и на
князь Семене (киевском) “ „Акты Западной России", I, № 158.
ОТПАДЕНИЕ МАЛОРОССИЯ от полыни.
169
Это было то пагубное дело Хмельницкого и тот важный недосмотр панов
полководцев, о котором кобзарские думы сохранили память в следующем обращении
козацкого гетмана к своим затяжцам:
Гей, друзи молйдци,
Братте козакй запорозци!
Дббре дбайте, барзо гадайте,
Вид села Сятникив до города Кбрсуня ШЛЯХ канавою перекопайте,
Потбцького пиймайте,
Мени в руки подайте.
Гибельная местность, по летописному известию, называлась Крутою Балкою. Паны
(разсказывал мушкатер) оборонялись в ней четыре часа. Был слух, что легло у них на
месте 500 бойцов; остальные, кроме разбежавшихся, взяты в плен.
„Страшное превращение наступило в нашем отечестве!* (писал к примасу Адам
Кисель от 81 (21) мая). „Непобедимое для турецкого императора и стольких монархов,
оно побеждено одним изменником козаком... Теперь уже рабы господствуют над нами...
Откуда мы черпали всяческую силу отечества, все украинные провинции взяли они у
пас, как свои, саблею... Киевское, Врацлавское, Черниговское воеводства называют они
своими; грозят Волыни, Подолии (червоно)русским землям. Так внезапно, так тяжко
этот неприятель растоптал польскую славу и драгоценное отечество наше"!
Оплакав таким образом то, чтб было неизбежно в силу переделки шляхетной Руси в
Ляхву и, в силу польской неурядицы,— то, чем судьба грозила Польше издавна,—
Кисель обращается к причинам гибельного бунта. „Я виделъ" (пишет он), „что Козаков
угнетали и беспощадно убивали больше, нежели простых хлопов (Widziaиem kozakуw
plus, quam prostych chиopуw oppressos i pessime trucidatos)." Но замечательно, что,
будучи присяжным православником, не упоминает он здесь вовсе о церкви и вере; а к
кому бы, если не к примасу, да еще к такому, который чуждался унии, мог он
обратиться теперь с православными сетованиями иа религиозную нетерпимость
католиков, когда бы она вооружила Козаков и сделалась причиною общего несчастия
Нолякоруссов!
Через четыре дня после Киселя писал ЛЬВОВСКИЙ синдик одному из
придворных: „Кончено с нами, мы погибли! (actum est de nobis, periimus!)"—и это было
чувство верное... Корсунские подо битки рассказывали во Львове, что Николай
Потоцкий, в течение 20 т. п.
22
170
дней, не мог добыть никакой вести о судьбе сына, несмотря на великия награды
разведчикам своим, что Шемберку сперва отсекли руки (его подозревали в утайке
козацкого жолда), а потом будто бы Хмельницкий собственноручно снял ему голову; *)
что Татарская орда представляла уже не рассыпчатую толпу, как прежде, а стройную
милицию; что неприятель наступал на панское войско свирепо и с уверенностью в
успехе, а паны предавались панике и предчувствовали поражение; что украинская
чернь предана Хмельницкому и называет его своим освободителем, а сам он титулует
себя русским князем. По словам синдика, во Львове был сильный всполох, точно как
бы козаки могли появиться в городе ежедневно и еженочно. Были отворены одни
