широкому, или же стать против шляхетского самовластия на стороне любимого
козаками короля.
Хмельницкому была хорошо известна слабость королевской власти. Он знал, что
шляхетский деспотизм никогда не поделится своими захватами добровольно ни с
королем, ни с козаками; знал, что полноправная панская республика без борьбы не
переменит ординации бесправной республики козацкой,—той ординации, которую с
таким трудом завоевали панам Конецпольский и Потоцкий. Король между тем был
непомерно щедр на обещания. Это знало множество людей в Польше и повыше и
пониже нашего Хмеля. Да и по народной философии Малорусса верить обещаниям
вообще считается глупостью: „обицянка—цяцанка, а дурневи радощи". Как
Хмельницкий, так и другие умудренные прежними бунтами козаки могла скорее
надеяться, что Турецкая война, к которой они порывались
.
125
и для Ахии Оттомануеа, представит королю возможность изменить Польщу в
абсолютную монархию, которая обеспечит им нрава равенства на суде и в
землевладении вернее всяких обещаний. Среди Козаков было много шляхтичей
банитов, много шляхтичей, обедневших под давлением можновладников и чужеядного
католического духовенства. В Запорожском Войске было много вихреватых голов,
подобных Зборовскому. Сидя но пятнадцати и больше лет за Порогами, в отчуждении
от правоправящего сословия, как преемник Наливайка, Кремпский, как товарищ
Лободы, Подвысоцкий, все такие люди, конечно, желали, чтобы король властвовал
без ,королятъ", против которых в последствии гремел Хмельницкий, а козаки, под его
верховенством, были бы такою же самоуправною республикой, как и шляхта. Вот в
каких интересах и стремлениях позволительно историку искать источника тех слухов о
заговоре короля с козаками, которые ходили и до, и после Хмельниччини по всей
Польше. На этой-то связи королевских интересов с козацкими могло основываться и
мнение Козаков, высказавшееся еще в Павлюковщину, что король не будет гневаться за
их бунт.
В 1646 году затягиванье затяжцев Козаков шло быстро. Весело и бурно оглашалась
Еозацкая Украина песнями, которых дошедшие до нас отголоски поражают знатока
дикою поэтичностью народа, забытого тогдашнею Россиею, пренебрегаемого Польшею
и назвавшего себя, как бы в укор им обеим, народом козацким, что собственно значит
разбойноворовским. В его пылком, все преувеличивающем воображении даже Ахия
был благочестивым „Турецким Царемъ*. Теперь король представлялся ему Царем
Восточным: титул, который козаки, уважавшие силу больше всего на свете, перенесли
потом на московского самодержца, согнувшего пх в бараний рог. Доверие к
Владиславу, носившему такое любезное козацкому сердцу имя силы и власти, с
каждым днем возрастало.
Сельская шляхта и замковые урядники, слывшие у Козацкого народа Ляхами, хотя
бы по языку и обычаю были разрусскими, а по родству и вере разблагочестивыми,—
слышала кругом косвенные и прямые угрозы, подобные тем, какие в Великой Польше
делали навербованные за-границей жолнеры. В „доматорах гречкосеях и хлеборобахъ*
проявлялась дерзость, которою еще за полвека до Хмельнитчины гуманный киевский
бискуп, Верещинский, характеризовал малорусского хлопа, „гордящагося украинскою
свободою своею*. Вообще в простонародье обнаруживались чувства, внушенныя' ему е
того поколения, которое назвало панов неблагодарными, и распро-
126
.
страненные Б темной массе козаками с одной стороны, а мужиковатым,
отверженным новыми „старшими* духовенствомъ—с другой.
Шлихта смотрела с ужасом на глухое волнение окружавшего ее народа, и ждала
сейма, без которого никто не мог ничего предпринять; а король послал для
Запорожского Войска красные китайчатые знамена, с изображением на ;них креста и
своего имени, гласящего о славе, следовательно и о добыче,—знамена, родственные
той хоругви новосформированных гусар, которая была освящена им в Ченстохове. На
Днепре и в Данциге строились чайки и другие суда для морского похода. Из Варшавы
ожидались изготовленные королем корабельные реквизиты. Все козаковатые люди
обзавелись оружием, в ожидании стотысячного „затяганья на войну*. II старым, и
новым затяжцам, и бесчисленному множеству затяжцев будущихъ—грезилось, что
