И, хотя они, чуя над собою бдительную стражу, поступали весьма осторожно в своих
замыслах, однакож не могли уберечься, чтоб ему не были известны сокровеннейшие
дела их чрез посредство шпионов, размещенных в самой среде их. Этим способом
узнал гетман, что козаки, желая вырваться из-под своего ярма, и не смея рвануться
собственными силами, наученные давнишними поражениями, начали трактовать с
Татарами о союзе, обещая поддаться им, лишь бы Татары искренно им помогали
воевать Ляховъ".
С целью разорвать этот союз, коронный гетман находил возможным дозволить
козакам идти на море, советовал королю войну с Татарами и завоевание Крыма.
Король сохранил в тайне известие Конецпольского о козацком замысле, сознавая
себя, в свою очередь, вольным козаком, которому, за все боевые заслуги,
законодательная шляхта связала руки. На козацкую завзятость рассчитывал он всего
больше в Турецкой войне. Мы уже знаем, что, по смерти Конецпольского, он вызвал в
Варшаву Барабаша, Вирмена, Нестеренка и—как его называли в народе—Хмеля; что
они обещали королю 100.000 войска, и что король дал им за это весьма важные
обещания, подкрепленные венециянскими талерами. Была ли в ночных переговорах
речь о козакотатарском союзе, и как стоял Хмель с тремя своими товарищами
относительно этого темного вопроса, мы ничего не знаем. Но королевские обещания и
поход на Черное море, устроенный на полученные в Варшаве деньги, произвели в
козацкой среде великое движение, и так как не было уже на свете великого гетмана,
который даже на козацкий заговор с Татарами смотрел с уверенностью в могуществе
своего режима, то движение между козаками перешло в бурные волнения , грозившие
бунтом.
Этот момент Николай Потоцкий изобразил, в письме к подканцлеру Лещинскому,
такими словами:
*) Сам Хмельницкий упомянул об этом в своем „Реестре козацких Кривдъ", о
котором будет речь ниже.
Т. II.
16
122
.
„Надобно было мне удержать Запорожское Войско в повиновении... так как, по
смерти святой. памяти коронного гетмана, распространился слух, что все войсковые
должности будут отменены; однако, эту искру тотчас потушилъ®.
Искра бунта была потушена, очевидно, не чем иным, как допущением тайной
вербовки в козаки со стороны Потоцкого, задобренного в пользу королевских
замыслов, по которым козацкое войско в первый же год войны предполагалось
увеличить до 20.000.
Вербовкой, поукраински затяганъем в козаки, должен был заниматься не кто другой,
как писарь Запорожского Войска., который вписывал годных людей в войсковой реестр.
Он мог принять и вписать столько, сколько ему было угодно, если только в его
реестровку не вникал королевский по козацким делам коммиссар, и это было тем легче,
что новонабрапных затяжцев не нужно было сзывать в полки: они ждали „покилка® по
своим жилищам.
Зная московское (1618), хотинское (1621) и смоленское (1683) сверхштатное
затягиванье в козаки, Еадобно думать, что, по коро.левской регуляции 1647 года, 6.000
реестровиков должны были оставаться под властью королевского коммиесара и
польских полковников, согласно ордииации, а 12 и до 14 тысяч новых затяжцев,
называясь также Запорожским Войском, состояло бы под начальством козацкого
гетмана и козацких полковников. Этим способом король не нарушал постановления
Речи Посполитой, столь важного и столь чувствительного для шляхты (Оссолинский, в
знаменитой своей пропозиции, причислил это постановление, как результат усмирения
Козаков, к королевским благодеяниям) и вместе с тем удовлетворял Козаков, не думая,
как не думали и во времена оны, о последствиях сверхштатной вербовки. Она, в глазах
псевдонравительства польского, была то же самое, что и вербовка, под нужду,
жолнеров посредством приповедных листов, а между тем домогательства Козаков об
увеличении реестра и назначении избирательных предводителей—совпадало с
интересами короля, так как было известно, что, стоило толькЬ дозволить козакам
избрать гетмана и собственных полковников, число их тотчас виростало втрое и
вчетверо. Под разными видами, под видом родичей, козацких чур, пастухов, погонцев и
т. и., они принимали к себе тысячи и тысячи людей, которых исчислить и выискать не
