Теперь он чаровал всем глаза прекрасною наружностью u тем, что называлось тогда
grandezza, тем искусством лицедействовать в роли публичного оратора и
общественного деятеля, которое он усвоил себе в высокой степени, как самое важное
достоинство молодого аристократа. Только смех был на его выразительных устах
„слишком редким гостемъ*. Но что нас поражало бы неприятно в молодом человеке, то
еще больше возвышало его во мнении общества польскорусских магнатов, более ИЛИ
менее одураченных иезуитским взглядом на вещи. Во всех положениях жизни он был
всё тем же клериком, являвшимся в разнообразных ролях,—до того, что, когда сму
пришлось соперничать за невежу с богатейшим из польскорусских панов, князем
Янушем Острожским, и Януш выезапио скончался, оигь устранение соперника с его
дороги приписывал Госиоду Богу, и „благодарил святой маестат Божий за его великое
провидеиие (za wielk№ opafrsznoњж Boї№ Jego Њwiкtemu Majestatowi dziкkowaи)*.
Это ero собственные слова.
„Во всем его повествовании* „(говорит о записках Оссо.шнского его биограф)*
„видим его постоянно в (ксензовеком) орнате, и дурно ли, хорошо ли он поступает,
всегда у него Господь Бог на устахъ*.
Перл иезуитского воспитания не мог оставаться в Польше без соответственной
оправы. В виду угроз Османа II завоевать Польшу по Балтийское море, чтоб, окружив
Европу своим флотом в соединении с голландскими и немецкими протестантами,
начать борьбу с австрийским домом,—надобно было согласить Англию к
противодействию магометанам. Органом этого соглашения был избран блестящий
питомец иезуитов, и, чтоб его несравненная grandezza делала надлежащее впечатление,
дали ему каким-то—выражусь по-польски-pok№tnym способом громкий титул графа
Тенчинского. В своей сияющей оправе, поражающий высоким, по мнению
современников, просвещением, 26-летний посол оправдал перед Иаковом I английским
и его парламентом составившееся в Польше мнение о его краспоречип. Как отец графа
Тенчинского своим честным вмешательством примирял враждебные партии даже во
время' конференции, так наружность, ораторские позы и декламация сына его
производили на польских верховодов такое впечатление, что когда, в позднейшее
время, поднимался он с места в законодательном собрании, самые сварливые люди
умолкали ради одного
.
13
удовольствия слушать его. „Он царствует словом (ille regit ilictis)“, говорили о нем
приверженцы. „Обезоруживает умы и сердца (animos et pectora mulcet)", прибавляли
враги его... Так было и в Англии. При всем 'разномыслии своем, и тории и виги
заслушались цицероновской латыни посла красавца. Речь, произнесенную
Осеолишским перед королевским троном, восхищенный Иаков повелел напечатать на
латинском, ан гл шоком, французском, испанском и немецком языках.
Так и должно было быть. Оссолишскиии владел в совершенстве искусством лести,
и постигал истинно иезуитски слабые стороны тех, к кому обращал свое усладительное
и вместе грандиозное слово, в декламации же превзошел он всех своих учителей. Но
грустное впечатление делает ныне та част речи польского посла, в которой он
изобразил, какая предстоит опасность всей Европе, и наипаче Англии, в случае падения
Польши. Эти слова, внушенные блестящему оратору его национальным высокомерием,
выслушивались в то время, как нечто разумное, людьми, державшими в своих руках.
богатства и судьбы вселенной. Такое же* впечатление производит и торжественный,
пышный, преисполненный почтения к Польше прием посла её с самого появления его
на английской территории. То была горькая ирония так называемого рока,
возвышающего и низвергающего гражданские общества в видах потребностей
человечества.
Торжество политического витии польского в Англии было полное. Но Иаков I
относительно недалекой уже английской революции был то, что Сигизмунд III
относительно приближающейся Польской Руины. Будущие кромвелпсты, пуритане,
озабочивали его не меньше, как и будущие хмельниисты, козаки, тревожили
современного ему короля польского. Посольство Оесолияского и его продолжительное
пребывание в Англии не имели никаких результатов.
К чести польскорусских правительственных людей, сенаторов и земских послов,
