нежели за веру. Я, не внеся на сейм никакого приватного дела, предпочитаю, чтобы
погиб и сейм, и оборона отечества не состоялась, чтобы даже королевство и весь мир
пропали, нежели чтобы Бог и. вера были ' оскорблены".
Пораженные такими словами, присмирели протестанты, и потом была прочитана
декларация воеводств о налоге для регулярного войска. Наступившая ночь побуждала к
заключению сейма, когда Оссолинский внес мнение короля об уплате долга,
сделанного им на регулярное войско. Не соглашались на это Позяанское и Русское
воеводства, советуя королю требовать возврата своих денег от тех.
.
107
кто убедил его воевать с Турцией; и король, опасаясь, чтоб они не испортили ему
всего дела, послал маршалу Посольской Избы повеление—как можно {'скорее
приступить к распущению сейма.
„ Постановление о квартяном войске развязало королю в известпой степени руки.
Этим постановлением сейм возвратился к закону 1643 года, который заключался в
следующем:
„Определяя средства для общественной безопасности, поданный о том ad archivum,
за подписью примаса и посольского маршала, скрипт властью нынешнего сейма
одобряем. Наши печатари (канцлеры), подскарбий и гетманы обязаны будут поступать
согласно с опым скриптом, который будет действителен только до следующего сейма".
Общественной безопасности в настоящее время угрожали' Татары вместе с
турецким султаном, домогавшимся для них дани, которой сословия не постановили
давать. Насколько, велика была отсюда опасность, это зависело от усмотрения короля,
коронного гетмана и сенаторской рады, которая, с 1 июля, состояла из одних
королевских приверженцев: киевского бискупа, Станислава из Калинова, воеводъ—
Мстиславского, Николая Абрамбвича, мальборского, Якова Вейгера, каштеляновъ—
каменецкого, Петра Фирлея, Волынского, Казимира Беневского, и еще двух менее
важных. С согласия этой рады, король мог, на основании упомянутого постановления,
готовиться к оборонительной войне и, как того домогался, перейти к паступательной.
Ближайшим следствием сейма 1647 года была аудиенция, данпая 20 июня ханскому
послу, в тронной зале, в присутствии сенаторов. Переступив порог залы в
сопровождении своих товарищей, посол будущего властителя Польши, Исламь-Гярея,
упал на колепи и ударил о землю челом; потом, сидя, представил через толмача
желания хана. Отказали в них решительно, и велели послу выехать без всякого ответа
на ханскую грамоту. Посол просил дозволения поцеловать королевскую руку; но ему
дозволили только коснуться края королевского плаща. Поцеловал он с товарищами
своими край воролевской одежды, ударивши сперва трижды челом о землю; по, вышед
из залы, сказал, что эту аудиенцию считает объявлением войны, и грозил, что хан, с
помоицыо султана, сам приедет за гарачем в Варшаву. Ему отвечали, что Поляки
приймут его, как подобает, и потому не посылают подарков, которых он требует.
108
*
.
Трагикомическое явление представляла величавая Польша, дорываясь, накануне
своего падения, к обладанию империей Палеологов. Признаки Польского Разорения,
далеко превзошедшего Московское, паметились тогда уже выразительно. Обыкновенно
думают, что еслибы кто-нибудь из полновластных панов догадался убить „страшного
человека4*, Хмельницкого, передовые в Европе борцы за подавление свободной
совести и процветание свободы личной, Поляки, благоденствовали бы в своей
республике доныне. Но между козаками, кроме Хмельницкого, были Цари Наливай,
были дивные воины Сагайдачпые, были непостижимые в воинском искусстве Гуни.
Русские таланты, не имея простора в иезуитском государстве для его строения, должны
были проявить себя в деятельности разрушительной.... Да и кроме козацких буйтуров,
Польша была полна буйтуров панских, все-таки наших Русичей, втянутных так или
иначе в состав этого „духовнаго*, ксендзовского государства. Гиганты сильной воли и
боевой энергии, они проявляли свое бурное величие в борьбе с разрушительным
разливом русскотатарского козачества; но сами были готовы разрушить Польшу из-за
той дикой свободы, которую Поляки считали верхом человеческого благополучия, и
которую опи внедрили с одной стороны в жолнерах, с другой—в козаках.
