мировую с Вишневецким взял деньги, а такой торг за претензию, за punkt honoru,
подорвал его панскую репутацию у шляхты. Сам король, после их мировой, перешел па
сторону Вишневецкого, как это известно из дневника литовского канцлера. „„Взявши
100.000 злотыхъ" (пишет канцлер) „Казановский подвергся презрению короля и
других... Умеет Вишневецкий побеждать н врагов отечества, и своих собственныхъ"".
„Однакож (замечает красноречивый историк) от таких домашних побед дрожали
стены дома", и о таком дрожании непрочно построенного государства рассказывает
еще более многозначительный пример магнатского гайдамачества со стороны того же
Вишневецкого.
Через год по захвате Ромна у Казановского, захватил князь Вишневецкий у своего
швагера, коронного хорунжого Александра Копецпольского, добра гадяческие. Пан
хорунжий позвал нана воеводу на сеймовой суд 1646 года; по Вишневецкий уклонился
от суда под предлогом болезни. В 1647 году коронный хорунжий готов был сорвать
сейм, если князь не присягнет, что действительно в прошлом году был болен; а
читатель помнит, что оба магната прибыли судиться с железными доказательствами.
Литовский канцлер выразился об этом лаконически, как о деле, не поражавшем
тогдашнего Поляка: „5 мая прибыли в Варшаву воевода русский и коропный хорунжий,
которых ассистенция заключала в себе 5.000, ради неприязни их между собою".
Присягнуть по требованию швагера для магната, не знавшего никакого
принуждения, было таким унижением, что после того оставалось только убить
соперника среди Сенаторской Избы, па что Вишневецкий и решился.
„Узнав об этом требовании" (записал в своем дпешнике дворяпйн Вишневецкого,
Машкевич, и польский историк не нашел в его показании ничего невероятного), „князь
всячески старался уклониться оа присяги (xi№їo zabiegaи rуїno, їeby nie przysiкgaи),
одна-
.
111
кож, по причине упорства пана хорунжого, не мог склонить его исх атому. Но
сохрани Господи Боже! была бы бездна зла из-за этой присяги. Ибо с вечера, перед
судом, князь Вишневецкий, собравши всех слуг, которых было с ним до 4.000,
собравши всех, кроме пехоты да мелкого народа, сказал всем речь и просил, чтобы все
стояли за него и смотрели на его почин, а потом кончили, что он иачпет. Ибо объявил
то, что, если присягну, то, вставши, тотчас ударю саблею хорунжого и буду сечь всех,
кто бы за него стоял, хотя б и самого короля, а вы все до единого, дворные слуги и
молодежь, протеснитесь в Сенаторскую Избу и мепя поддержите. И было бы все это,
еслибы присягнул. Но сам король Владислав IV с панами сенаторами постарались,
чтобы хорунжий не настаивал на присяге®.
„Яко акт доброй воли® (замечает Шайноха), „эта уступка не вредила в
общественном мнении Конецпольскому®.
Литовский канцлер, в своем дневнике доканчивает характеристику обоих
соперников. Русский воевода овладел Гадячем за то, что коронный хорунжий присвоил
себе Хороль, который прежде принадлежал к добрам князя Вишневецкого, но
сеймовым декретом обращен в королевщину. Не смотря на готовность Вишне • вецкого
к неслыханному покушению, в возможности которого никто не сомневался, король
настолько ценил и боялся бывшего банита, что назначил во дворце домашния заседания
сенаторов, расположенных к одному и другому сопернику. После многократных сходок,
насилу согласили их к тому, чтобы князь отдал гадяческие добра хорупжему, а
хорунжий уплатил князю за хорольские добра 100.000 злотых. „О примирении ихъ®
(пишет литовский канцлер) „долго мы хлопотали и насилу обоих уговорили
поблагодарить короля за интерпозицию своего достоинства. Итак, взаимно обнявшись,
не знаю, искренно ли, расстались они: ибо хорунжий сказал мне: „Что пользы в этом
мире, который скоро запылает еще большею враждою? И потом, пе побеседовав, оба
выехали из Варшавы®.
Оставалось уже только двенадцать месяцев до кровавого мая 1648 года, в котором
враждующие паны должны были мириться для того, чтоб отстаивать свою
колонизацию против собственных подданных.
Глава XIV.
Пророчество о гибели Польши от унии.—Вопрос церковный и вопрос козацкий.—
Вершитель козацких бунтов. — Свидание короля-демагога с козаком-демагогом.—
