письмами можновладников. Шляхта следила за своим королем, как за
т. и.
9
66
.
опасным врагом. Знали, кто входил в архиепископские палаты, где он остановился,
кто выходил. Знали, у кого король был п с кем говорил. Ловили на лету слова его
дворян. Но пе было возможности проникнуть в окружавшую его тайну.
Король сделал смотр войску. Но видя, что вербовка шла вяло, по недостатку денег,
что шляхта сторопится от военной службы, а можновладники проникнуты духом
оппозиции, решился, вместо дальнейшего пути к Подольскому Каменцу, вернуться в
Варшаву. С этим намерением созвал он, под величайшим секретом, военный совет, и
повелел гетману Потоцкому, ставши с обозом под Каменцем, ожидать дальнейших
распоряжений. В то же время козаки вышли вновь на Черное море, а король отправил
изо Львова к султану письмо, обвинявшее Турцию в нарушении мира, так как
Буджацкие Татары не переселены в Крым. Это письмо было вызовом на войну. Король,
очевидно, надеялся, что Порта потребует объяснений и пойдет на уступки, или же
станет грозить войною. В случае благоприятного ответа со стороны венецияпской
синьории и князей итальянских, как опасения, так и угрозы Порты могли только
помочь королю на сейме для начатия войны. Но еелпбы Венеция ответила
отрицательно, тогда вооружения короля и уступки, ожидаемые от Порты, принесли бы
по крайней мере ту пользу Польше, что Буджацкие Татары были бы переселены в
Крым. Во всяком случае, можно было бы, па основании этого письма, начать
переговоры и доказать Порте ясно, что вооружения короля были направлены не против
неё, а против Буджацких Татар.
Между тем гетман Потоцкий, вместо того, чтобы повиноваться королевским
повелениям, донес обо всем сенаторам, а опп советовали ему, с предостережениями и
внушениями, чтобы медлительностию уклонялся от исполнения королевских
распоряжений. Согласно с панскими внушениями, Потоцкий изыскивал различные
препятствия к немедленному перенесению лагеря под Каменец, пока король, не
догадываясь о его махинации, вернулся наконец в Варшаву ни с чем.
„Был я у короля* (писал в Венецию Тьеполо), „лишь только он вернулся изо Львова,
и нашел его непоколебимым в своих предначертаниях. Король говорил мне, что его
пребывание во Львове встревожит Порту; что бата силистрийский прислал во Львов
соглядатая с уверением, будто Буджацкие Татары получили строгое повеление не
появляться в Польше, а быть в готовности против Москвы. Сказал мне также, что
нетерпеливо ждет возвращения
67
графа Магни и сейма, и что получил верное известие о козаках: они ободрены
удачею в морском походе и двинулись дальше”.
Поездка во Львов и смотр войска дали шляхте новый повод к нареканиям. Даже
придворные говорили о короле дурно, называли его нарушителем вольностей,
угнетателем народа. Не только словом, но и письменно подрывали опи славу его и
подстрекали общество к бунту.
Двусмысленное в глазах двух государственных сословий поведение Оссолинского п
его секретные совещания с королем во Львове возбудили против него не меньшие
подозрения и досаду, как и против короля,—тем более, что в этом городе, по его
всемогущему влиянию, решен был важный для магнатских партий вопрос о том: кому,
после возвышения Николая Потоцкого до „великой булавы”, король вверит „булаву
малую”, то естыюиевое гетманство. Наибольшее право на этот высокий пост, по
военным заслугам, имел сподвижник Николая Потоцкого в последнем, опасном для
панов усмирении козацкого бунта, Станислав Потоцкий, воевода подольский. За шим
следовал не менее известный воинскими подвигами воевода русский, князь Иеремия
Вишневецкий. Наконец, по обычной в Речи Посполптой наследственности дигни •
тарств, следовало бы малую булаву предоставить сыну великого Конецпольского,
Александру, коронному хорунжему. На ходатайство Оссолинского в пользу свекра его
любимой дочери, Урсулы, черниговского воеводы, Мартина Калиновского, перевесило
все, чем эти три кандидата возвышались во мнении Шляхетского Народа.
Но горестной для Польши случайности, новый коронный полевой гетман был внук
того Калиновского, который „переломал ребра отцу Северина Наливайко и которого
Наливайко называл, в письме к королю, счастливым, что не захватил его дома, когда
