Польшей и* ослабление Турции, которым надлежит воспользоваться. Но совсем
умолчал о козацком союзе с Татарами, из опасения, чтоб этот секрет не сделался
предметом толков. Наконец, просил присутствующих, чтобы не только сами
согласились на Турецкую войну, да и Речь Посполитую искренно к тому приводили.
Сенаторов было в раде 19; предводительствовали ими 5 бискупов. Все они знали
уже о задуманном открытии кампании, усиливались отвлечь короля от войны и
склоняли к созванию чрезвычайного сейма; наконец объявили, что без третьего, то есть
„рыцарского сословия, второе сословие, (состоявшее из сенаторов) и первое
(представляемое особою короля) не имеют права решать вопрос о предполагаемой
королем войне.
Такую же декларацию получил король письменно и от сенаторов отсутствующих.
Так называемый гремиалъпьш (задушевный) лист великопольских сенаторов и шляхты,
адресованный к королю и коронному канцлеру, признавал, как отеческую
попечителъность монарха, так и пользу войны с Ордою; „но поелику* (писали
Великоноляне) „речь идет здесь о войне наступательной, которой без согласия всех
трех сословий начать нельзя*, то они просили Владислава—свои королевские
предначертания приспособить к общественному праву и приостановиться с военными
действиями, доколе сейм не согласится на Татарскую войну, которая де может навлечь
на государство войну Турецкую: ибо и турецкий „императоръ* должен за своих
подданных, и король не на Татар, а на Турок готовится.
Краковская рада продолжалась три дня. Оссолинский поддерживал мнения
сенаторов, как объявил об этом сам в ответе Великополянам. Согласились наконец в
том, что король сзовет 23 (13) октября сейм и уведомит все державы, с которыми начал
договоры, чтобы прислали на сейм послов с определенным и твердым объявлением,
чего Речь Посполитая может от них надеяться в случае, войны. Наконец, сенаторы
признали войну с Татарами необходимою, обещали склонять к ней шляхту, просили
.
65
только „униженно", чтобы король не выезжал во Львов и не воз-
• буждал этим Турок, а лучше употребил то время на поправление своего
здоровья. Король отвечал, что должен посоветоваться с коронным гетманом, а когда
ему советовали лучше вызвать к себе гетмана, или через верного человека объявить
ему свою волю, он оставил этот совет без ответа и удалился.
Пытались еще однажды, вечером, сделать ему представление об этом деле, но
король, произнося несколько непонятных слов, велел прислуге нести себя в спальню,
откуда тайком уехал в Неполомицы на охоту.
Гпев бискупов-сенаторов обратился на венецианского посла. Едва король уехал, ему
велели, в два часа ночи, выехать за 4 мили от городского округа. Тьеполо поехал
жаловаться к королю, и застал у него графа Магни, который вернулся из своего
посольства с донесением, что, как немецкие князья, так и Торстенсон отказали в своей
помощи.
„Мы сделали вее" (сказал король венецианскому послу), „чти> были в силах. Все
кпязья отказали нам в помощи; весь народ нам воспротивился; мы подвергли
опасности наше королевское достоинство... Но не сожалеем о том; попрежнему стоим
на своем предприятии, и когда б имели достаточно помощи, могли бы теперь
действовать еще успешнее".
К этому прибавил он, что выезжает во Львов; что значительные силы стоят уже на
границе; но если решительный ответ итальянских князей придет поздно, тогда—все
кончено.
Граф Магни получил тотчас повеление ехать в Италию. Король отправил гонцов к
московскому царю и в Персию, а сам выехал во Львов, повелев остальные пушки везти
за собою.
• Поездка во Львов открыла глаза всем, кто до сих пор верил королю, что он с
Турцией воевать не думает. Вспомнили, что еще в мае говорили в Варшаве публично;
что военные приготовления окончатся в июле; что тогда^же король выедет во Львов;
что в первых числах августа выступит в поле... Поэтому выезд его во Львов считали
началом военных действий против Турции.
5 августа прибыл король в город нашего Льва Даниловича. Его сопровождала
королева, вместе с нунцием, французским послом, Оссолинским и несколькими
надежными приятелями. Едва приехал он в столицу Червонной Руси, как его засыпали
