национальностью и назвала веру аборигенов схизмою, а поэтическую национальность
— хлопетвом Он забывал и не хотел знать, что, восставая против религиозных
воззрений пришельцев, многое множество передовых русских людей искали света
ИСТИНЫ в немецком вероучении и пали с его мнимых высот в омут католичества,
увеличивая собою массу прямых отступников древнего русского благочестия. Он
смотрел клерикально на то, что и для поколебленных, но остававшихся еще при своей
предковской вере, была изобретена ловушка в виде якобы спасительной унии.
Игнорируя в уме своем и в совести причины разноверия, государственный человек и
своего рода мудрец горевал всей душой о его последствиях. В качестве ренегата
предковщины своей, он смотрел на тех, которые оставались единоверцами предков
своих, как на каких-то пришельцев, смешивал их интересы с кровавыми интересами
людей, совершавших свои злодейства под знаменем веры, и терял голову от того, что в
собственном роду его, в роду князей Радивилов, являлись такие же враги паиов-
католиков под знаменем протестантов, какими были козаки под знаменем
православппков. На одном и том же листке диеишика своего он описывает
неприятельские действия иноверпых земляков своих, белорусских протестантов, и тут
же изображает других земляков-иноверцев, украинских православников. Этот листок
его дневника кратким своим рассказом проливает свет на всю историю римской
политики, воспринятой Польшею.
„25 (15) ноября* (пишет Радивил) „выехал я из Варшавы в мое Гневское староство.
Наше литовское войско отвоевало у Козаков, после 14-дневной борьбы, Нинск. Оно
наделало много вреда и опустошения в старостве, под начальством своего потаковшша-
еретика, региментаря Мирекого. Сожжены там иезуитский костел е коллегиумом u
костел Св. Франциска; перебито 14.000 молодых и старых людей, лупы взяты великие.
Но жолнерская вольница не удовлетворилась и этим: она стояла 10 недель в пинском
местечке Мотоле и угнетала подданных по-неприятельски, не щадя ни людей, ни
имущества; даже забирала женщин в неволю. Нельзя выразить, как обогатился жолнер,
ограбив город и повет, А между тем (литовский) гетман лежал в Бресте, неизвестно чем
хворая, и хоть я просил вывести оттуда войско, но ничего не выпросил; напротив, он
расквартировал его и держал две недели в другом местечке, называющемся Нобель.
Там бедные подданные
ОТНАДЕПЕ МАЛОРОССП ОТ ПОЛЬШИ.
301
страшно угнетены, а мой внук (литовский гетман) отписал мне, подшучивая надо
мною, что жолнеру надобно зимой погреть руки, а на другое мое письмо не отвечал
вовсе. Итак я, за мои грехи, н от Козаков и от моего родного потерпел великую шкоду*.
Вслед за тем добродетельный питомец иезуитов рассказывает как нельзя серьезнее,
что, тому назад несколько лет, в Галицком Ярославле десятилетний ребенок
необычайной набожности, умирая после причастия, произнес вдохновенный ему
свыше латинский стих:
Quadragesimus octavus mirabilis annus *),
которым де предсказал неслыханное опустошение русскопольских провинций,
причем (пишет Радивил) из Бреста литовского одному доминиканцу козаки вытянули
язык сквозь затылок. „Словомъ* (продолжает оп), „они были так жестокосерды, что
попадавшие в их руки предпочитали быть отданными Татарам, которые угнали в
неволю множество народа. У одного меня взято 1.200 душ, а по другим местам погибло
или уведено в рабство с миллион и больше людей*.
Несовместимость противоположных вер под неуклонным римским режимом
породила в том же русском обществе и забитых с младенчества католиков, и
разнузданных до отрицания всех догматов христианства протестантов. Подобно тому,
как в Белоруссии сетовал на земляков протестантов окатоличенный Радивил, в Земле
Киевской покрывал хулою земляков-ариян окатоличенный Тишкович, мужественный и
добродетельный по-своему киевский воевода. Этот, как и литовский канцлер,
игнорировал гибельные последствия римского апостольства на Руси, и среди
сеймового собрания вычитывал киевскому подкоморию Немиричу, что Господь карает
панскую республику за ариянство, „осквернившее нашу землю до крайности*.
Так вообще были несостоятельны в своих суждениях о том, что было, что есть и что