пошел на Краков п дал бы корону тому, кому захотел. Первым его приветствием
новоизбранному государю было адресованное еще к „шведскому королю* (как
титуловали Яна Казимира) письмо, в котором он предлагал себя ему к услугам, еслибы
какой сторонний королек вздумал „спихнуть его с престола*, а в письму была
приложена просьба к сенаторам о помиловании и примирении; еслибы же паны не
пожелали мира, то Хмель объявлял, что будет искать его в Варшаве, в Кракове, в
Познани, а, пожалуй, и в Данциге: просьба, папоминающая легендарного гайдамаку,
который убивал одного попа после другого, за то что онц не находили -попуты на его
страшные грехи.
Новый король прежде всего послал Хмельницкому так называемое повеление, а в
сущности молящую просьбу—возвратиться в Украину.
Хмельницкий повиновался королевскому повелепию безотлагательно. Не против
короля, а посредством короля, желал он воевать.
.
295
зная, что чем больше козаки станут поддерживать королевскую власть, тем
невозвратнее разделится на ся панское государство, сложившееся в силу борьбы
олигархического многоначалия — с одной стороны—с монархическим единоначалием,
а с другой—с охлократическим безначалием.
Козацкие вожаки шляхтичи—и всех больше Хмельницкий — не без пользы для
себя провели время в иезуитских школах и в том обществе, которое предоставило
иезуитам заботу о народном просвещении. Иезуиты заставляли русских людей из
развалин православной Руси созидать могущества католической Польши.
Окозачившиеся питомцы иезуитов заставляли природных и деланных Поляков
разрушать католическую Польшу, как бы в отместку за её подкопы под православную
Русь. Видя, что паны как нельзя больше способствуют их замыслу, козаки в деле
крушения, составлявшем их специальность, взяли на себя только самую дешевую роль,
которую кобзари их выразили в следующих словах:
Гей, друзи молбдци,
Братья козакй запорбзции Добре дбайте, б&рзо гадайте,
Из Ляхами пиво в&рйти зачинййте:
Ляцький солод, козацька вода,
Лиицьки дрова, козацьки трудк.
На королевское повеление Хмельницкий отвечал заискивающим и ласкательным
письмом,—стлал мягко, чтобы панам было спать жестко. В ответ , на это письмо,
немедленно был отправлен по следам удаляющагося Тамерлана любезный ему ксендз
Мокрский с благодарственным письмом, в котором царственность нового короля
играла такую же несоответственную роль, как в письме удаляющагося Тамерлана —
верноподданство. Ян Казимир обещал insignia, следующие Запорожскому Войску, то
есть булаву и знамя, на подтверждение старшинства, прислать вскоре, по примеру
своих предшественников, не кому иному, а ему (Хмельницкому), точно как будто мог и
смел наименовать козацким гетманом кого-нибудь другого. Все кровавое и ужасное в
поступках Запорожского Войска король обещал прикрыть милосердием своего
маестата и принять Запорожское Войско под непосредственную свою и Речи
ИТосполитой власть, чтоб оно не имело над собой много панов. Относительно просьбы
Хмельницкого об унии король давал обещание удовлетворить Козаков надлежащими
средствами (sиusznemi њrуd-
296
.
kami), для чего в свое время пришлет коммиссаров на известное место. От
Хмельницкого требовал он, точно от кого путного, чтоб он отпустил Татар, усмирил
чернь и ожидал в Украине ко* ролевскихь коммиссаров.
Эта транзакция побежденных с победителем дошла до царского гонца, Кунакова, в
таком виде, что король послал Хмельницкому булаву и знамя без ведома Речи
Посполитой, „и за то де паны рада и вся Речь Посполитая на короля приходили (с)
шумом и говорили королю: им де от Богдана Хмельницкого и от Кривоноса и от Черкас
разоренье и шкоды и крови розлитье многое, чего не бывало, как и Польское
королевство почалось быть, а король де их (Черкас) шапует, что приятелей своих, таких
леберизантовъ*.
Долетая, в свою очередь, до Хмельницкого, такая молва ласкала его ухо приятно. В
ложном слухе, волновавшем Шляхетчину, высказывалась рознь, всеянная козацкими
каверзами между техьг которые воспели Te Deum единым голосом и единым сердцем,
под давлением победителей.
В качестве королевского слуги и единомышленника, Хмельницкий издал универсал
к волынским дворянам, в котором увещевал их не замышлять ничего против греческой
