знаниями. Опи работали почти исключи-
.
291
тельно над религиозностью бедного мальчика, так что в юном возрасте он уже
обнаруживал „искусство в богословских тонкостяхъ*. О Сигизмунде III говорили, что
он был иезуитским терщалом, то есть принадлежал к ордену, которого целью было
истребление еретиков. Действительно, в его царствование иезуиты были в Польше
силою, овладевшею не только должностями, но и всеми общественными делами, а
королевские проповедники и духовники часто давали направление важнейшим
государственным интересам. Видя всеобщее к ним почтение, малолетний королевич
смотрел на них с богомольным благоговением, как на пророков.
Ян Казимир до такой степени был подавлен господствовавшею при королевском
дворе святостью, что, будучи 23-летним юношею, не имел права беседовать с кем бы то
ни было без свидетелей, а людей сторонних не допускали к нему вовсе,—и, однакож, в
науке пользованья запретным плодом отнюдь не остался профаном. Сделавшись
наконец господином своей воли, по смерти родителей, продолжал он вести праздную
жизнь, на которую была . осуждена юность его. Природа, наследованная им от
беспокойных Норманнов Ваз, находила удовлетворение только в том, что ее
возбуждало. Притворная и мертвенная святость осталась ни при чем: она у Яна
Казимира сделалась только ширмами для всего скандального, как это водилось в
иезуитской Польше сплошь да рядом.
Поляки, выплясывая под иезуитскую дудку перед Европой пляску политического
величия и религиозного героизма, делали из Яна Казимира воина и патриота; но
теперь, изучив закулисную сторону былагф, выработали такое мнение о своем короле,
возведенном на престол коварным козаком:
„Слабый умом и ленивый от природы, он, после целых месяцев бездействия и
удаления от людей, посвящал недели на религиозные упражнения (жwiczenia religijne)
в виде деятельности, и становился ко всему равнодушен, что занимало его в
праздности, а потом делал такой шаг, которого никто бы от него не ожидал. Он был
способен рисковать жизнью, короною, родом своим и даже верою, когда они ему
надоедали*.
Маленького роста, тщедушный и хилый, лицом Ян Казимир был безобразен.
Нижняя челюсть выдавалась у него грубо вперед; губы неприятно были вздуты, цвет
лица — смуглый, а следы оспы еще больше делали его безобразным. Но иезупты
научили своего питомца тому, что, под испанским названием grandezza, считалось
важнее всего важного в человеке сановитом. Он строил цар-
292
.
ственную мину и, если хотел, то держал себя с театральным достоинством.
Поляков ненавидел Ян Казимир открыто, и этимъ— замечу мимоходомъ—
свидетельствовал, что в их природе было много хорошего; вел себя надменно, точно
какой-нибудь Вильгельм Завоеватель, проводил время с иностранцами и, по одежде,
сам казался иностранцем.
Для того, чтобы Поляки, не извращенные до конца иезуитством, отвечали своему
королевичу ненавистью и презрением, было достаточно одного: Ян Казимир по целым
дням забавлялся карликами, собаками, обезьянами и птицами, а потом предавался
грубому разврату, но при этом всегда возил с собой пять-шесть иезуитов, а в передней у
него ежедневно служили мессу, который сам он никогда не слушал.
Все это рассказывает об избраннике нашего Хмеля современная нам польская
историография.
Еще больше должен был внушить презрения людям достой ным королевич, когда,
арестованный во Франции, как испанский шпион, выдал правительству особу, которая
пыталась освободить его из заключения, и написал к местному губернатору, что, в
награду за это, ожидает смягчения тюремных строгостей, а потом, будучи на свободе,
дозволил выпустить в свет книгу о своем аресте и тюремной жизни с пропечатанием в
ней дозорного письма к губернатору *).
Почти двухлетнее пребывание в заточении и расстроенные финансы привели Яна
Казимира к мысли о вступлении в орден иезуитов. Возненавидев Поляков еще больше
за их ненависть и скупость к нему, отправился он в Рим и сделался иезуитским
послушником, отвергая все почести, с которыми принимали его в монастырь, валяясь в
ногах у настоятеля и делая из себя в Риме всевозможные выставки религиозного
уничижения.
Иезуиты торжествовали, что „принц, насчитывавший в своем роду более 50
