талеров,, да оружие в дорогой оправе, всего на 1.500 злотых. Пири-ага получил всего
на 990, его мурзам дали 2 Л 00, козацким есаулам и писарям 1.000 злотых. Вся эта
хищная ватага согласилась тогда на униженную просьбу мещан (припрятавших ценную
собственность заблаговременно) засвидетельствовать перед вождями, что у них
остались только расписки Вишневецкого в получении денег, что они наличной суммы
не имеют, а предлагают окуп товарами и всем, что ни окажется в городе. Сделана была
ревизия костелов, церквей, монастырей и городских домов. Татаро-козацкая коммиссия
всюду брала наличность и все товары с драгоценностями но нарицательной цене,
полотно, одежду, шапки, сапоги, давая ручательство собственниками, что все эго
уплатит Речь Посполитая. Собранное таким образом добро препровождалось возами в
табор победителей. Тогай-бей далеко превосходил в эгом случае Козаков точностью
оцеаки и домога-
*) В песне о Перебийносе, записанной мною самим, поется:
Рубає мечем гбиовы с плечей,
А рёшту тбпить водбю.
284
.
тельством. Город был вынужден подарить и самому Хмельницкому богатых одежд
и сбруи на 20.000 злотых. Ни один козацкий старшина не остался без соответственного
приношения, а Кривонос, воображая себя не менее великим разбойником, как и
Хмельницкий, выжал из мещан подарков тысяч на пять злотых.
Безчестный во всех отношениях торг продолжался две недели. Между тем Орда
распустила свои загоны во все стороны,—за Ярославль, Перемышть и далее но тому
Татарскому Шляху, который Кантемир-мурза прозвал Золотым; а Хмельницкий волей и
неволей должен был оставаться под Львовом, как бы на привязи у своего „братасс, не
смея оставить его здесь, точно в огороде козла.
23 (13) октября Тогай-бей с Султан-калгой отступил к Каменцу. На другой день
отступил к Замостыо Хмельницкий, оставив на несколько дней во Львове своего
двоюродного брата, Захария Хмельницкого, с нескошшми есаулами и атаманами, как
ручательство в безопасности города со стороны переходных козацких куп, которые
сновали вь окрестностях и все еще держали жителей как бы в блокаде.
Внутри города между тем чувствовался мучительный голод. Трудно было добыть
хлеба, так как все гумна, до самого Люблина, были сожжены. Многие, обеднев и
теснясь в нездоровых жилищах, умирали. Множество валяющихся в разных местах
трупов и падали заражало воздух. Настала сильная смертность, так что в три
следующие месяца было похоронено во Львове 7.000 душ.
Выворотив старательно польские, армянские, жидовские и русинские карманы во
Львове, победоносные козаки шли к Замостыо, воображая, что в самом деле прогонят
Ляхов за Вислу так далеко, что не возвратятся и через три года. Они пели приплясывая:
Нуте, козакй, у скдки!
Поберимося у ббки:
Позаганяймо Ляхив за Вислу,
Щоб не вернулись и в три роки!
Но Хмельницкий думал свою думу. С большими ли потерями, или с малыми,
досталась бы ему знаменитая крепость Замойского, она завоевателю козаку была не
нужн$Г* Хмельницкий обманывал и её гарнизон, и своих сподвижников маневрами
приступов, лишь бы сорвать взятку с панов, как дорвал ее с мещан, и угомонить своих
Перебросов, которые мечтаии о разбойном равенстве
ОТЯД.ДЕНИЕ МАЛОРОССП ОТ ПОЛЬШИ.
285
с ним самим. Мысли его летали из Москвы на варшавский избирательный сейм и
обратно. Он сознавал, что стоит между двух великих сил, из которых каждая может
подавить его при известной политической комбинации. Он боялся своего положения
уже и в Черкасах, откуда льстиво писал к московскому царю от 8 июня: „По смерти
короля Владислава многие сделались королями в нашей земле, и мы желали бы себе
самодержца государя такого в своей земли, как ваша царская вел емоашость,
православный христианский царь, чтобы предвечное пророчество Христа Бога нашего
исполнилося, что все в руках его святые милости*... Он, как бы извинялся перед царем,
что „посередь дороги Запорожской* побил сына Потоцкого, и что потом коронные
гетманы „под Корсунем городом попали оба в неволю*... „Мы их не ымали* (писал он),
„но те люди имали их, которые нам служили в той. мере от царя Крымского*. Слова
Татары он избегал перед „православным христианским царемъ*: ояо было
