В числе поруганных ими усопших был и знаменитый примиритель Польши с
Турцией, князь Криштоф Збаражский. По сказанию збаражского стихотворца,
бежавшего из объятого ужасом города, сам Хмельницкий ругался над прахом князя
Криштофа и его княгини, говоря, что и мертвому льву надобно вырвать бороду. Не
предчувствовал он, что разогнанная им от плугов и токов шляхта хлынет опять на
места своей колонизации, и что над ним самим, в его Суботове, повторится дикая
расправа с мертвым львом.
Стоя в Збараже, Хмельницкий объявил своей козацкой раде, что намерен вернуться
в Украину, послать на сейм уполномоченных от Запорожского Войска и дожидаться
избрания короля. К этой решимости привело его известие, полученное из Москвы.
Москва вовсе не была намерена содействовать опустошительному вторжению
днепровской и крымской дичи в соседнее государство, хотя и па варшавской
конвокации первым словом открывшего ее оратора было московское коварство
(Moskiewska perfidia). Напротив, Запорожское Войско получило от молодого царя
внушение—приостановить разлив христианской крови и примириться с панами.
Тишайший государь услаждал свои царственные заботы мыслью, что у него нет
недруга во всем христианском свете, и не хотел сделать Полякам „никакой неправды в
их упадке и в безглавное тогдашнее время".
Мысли Хмельницкого обратились к польскому королю, которого избрание зависело
теперь от него. Новый, обязанный ему престолом, король мог упрочить за ним его
положение вернее, чем козавотатарская орда, которой переменчивость относительно
его особы, драгоценнейшей для него всего на свете, свидетельствовал он своею
пятитысячною гвардиею. Но разлакомившиеся козацким счастьем сподвижники Хмеля,
не хотела знать ничего, кроме войны. Козацвая орда требовала, чтоб оп шел котами
Жяхгв по идее предшественников его. Краков и Варшава должны быть разрушены! Все
270
.
папское и ляшкое должно исчезнуть с лица земли! На место шляхетской Польши
пускай будет мужицкая Русь, а господами этой Руси должны быть козаки! Таков был
идеал дикой силы, вызванной бунтом Хмельницкого,—идеал, сочувственный доныне в
Малороссии недоучкам, недоумкам и политическим утопистам.
Не захотели козаки идти обратно в Украину, и порывались к Белой Реке, для
основания, по сю и по ту сторону мифической для них реки, какого-то кипчакского
царства, с избирательными мурзами, членами законодательной рады. Хмельницкий не
повел бы Козаков за Белую Реку ни в каком случае, имея в тылу князя Вишневецкого,
который один оспаривал у него полное торжество над Шляхетским Народом. Но теперь
останавливали его и другие соображения. Союзники Татары „делались козакам
сильный, как выражались московские дипломаты. Загнавшись далеко вперед, он мог
очутиться в руках у хана со всем преславным Запорожским Бойском и со всей Козацкой
Украиной. Чтобы дать, однакож, работу руинникам, готовым превратить все
государства в подобие „украинских берлогъ*, он разослал свои полки в разные сторопы
для очистки Христианской Земли, от панской погани, как выражались козаки.
Ватаги пьяных варваров, сопровождаемые Татарами, устремились к
^убну^Кременпу. Острргу^ Луцку, истребляя все, что носило на себе печать
усовершенствованной хозяйственности и печать культуры вообще. Только
православные храмы да православные поды останавливали всепожирающий поток, но
и то настолько, насколько козаки боялись раздражить своего Батька, боявшагося, в
свою очередь, вооружить против себя малорусское духовенство. Бывали случаи, что
хмельничане допытывались денег у православного попа по примеру начинателя
козацкой „войвы за веру*, войскового писаря Гренковича. Бывали случаи обдиранья
серебряных шат с образов и расхищения найденных в церкви денег. В этом козаки
Хмельницкого, не уступая козакам Гренковича, обнаруживали свое родство с
католиками жолнерами, которые зачастую грабили католические костелы наравне с
православными храмами. Что касается козацких побратимов, Татар, то, среди широких
пустынь, образовавшихся на поприще панской колонизации, козаки и сами попадали к
ним в ясыр наравне с теми, кого они предприняли.
С пид ляцькои кормыги сдобонити *).
