тем, что (как писал один из них же) „показывали неприятелю свое блестящее войско,
построенное в боевой порядок, с намерением привести его страхом к покорности". По
рассказу того же участника Пилявецкой кампании, в нанском лагере еще в воскресенье
был слух (которому верили и после бегства), будто бы козацкая чернь хотела уже
выдавать старшину с мольбой о помиловании. От этого слуха паны расхрабрились до
такой степени, что в понедельник намеревались дать залп из „сотни пушекъ" (столько у
них и не было) и штурмовать козацкий табор вместе с его „курятникомъ". Но не
Заславскому с его регуляторами было вдохновить войско, как одну душу, решительным
движением. Ни дикая отвага таких людей, как Лащ, ни воинственный энтузиазм таких,
как Вишневецкий, не могли этого сделать под предводительством нравственно убогого
и своекорыстного двойника князя Василия. Бой тянулся вяло, безтолково и
т. п.
34
266
привел войско к тому, что оно, еще до прихода Орды, почуяло неопределенную
робость, а теперь, когда вместе с козаками гарцевали Татары, панская робость
получила свою определенность.
Пришли Татары! эти слова, передаваемые из уст в уста, значили: пришли
истребители коронного войска в Диких Полях и над рекой Росыо,—пришли те, которые
повели в неволю победителя Козаков под Кумейками и на Старце.
Но Орда пришла в незначительном числи?. К Хмельницкому вернулся сын Тимош,
И привел 4000 Татар, под начальством КарачЪ'бея. Тем не менее панское войско „упало
духом (straciиo serce)tt. По рассказу Адама Киселя, который, надобно помнить, был не
точен в реляции о своем гощинском погребе, региментари и полковники стали
советоваться в ноле па конях, „что делать далее". Когда дошла очередь до него, он,
велеречивый и велемудрый всегда, предложил три совета: или „удариться всеми
силами о неприятеля*, но это, по его мнению, была опасная крайность; или стоять всю
ночь в боевом порядке, а лагерь перенести под Константинов и, там окопавшись,
бороться с неприятелем выносчивоетыо (pуjњж na wytrwaи№ z niжprzyjacielem); или
же, „взявшись заруки*, отступать табором, а не то (это Киседь спрятал в самом конце
своей речи), бросивши возы (wozy porzuciwszy), брать что позначительнее на лошадей
да (взять лучшее) из пехоты, и, так построившись в порядке, ударить на одну Орду,
отделить ее от Козаков и... здесь уклонился он от слова бежать, и заменил его
хитроумно словами собраться с силами (resumere vires).
Так писал Кисель оффициально. По буквальному смыслу его слов, он бежать ые
советовал: он советовал только resumere
vires, а „для красоты слога" прибавил ударить на Орду
Но въ
словах бросивши возы сказано было все... *) „Последний совет (продолжал свою
реляцию ученик великого Жовковекого) понравился всем (miaи applausum od
wszystkich), и все должно было таким образом двинуться (а пехота-то?) до наступления
дня. Но, когда наступила ночь, не ведаю, какой последовал совет, что их милости
тотчас пустились комонником, бросивши всех и табор. Мне дали знать об этом только
на рассвете. Тогда, не нежа моей но-
*) В подлиннике это важное обстоятельство изложено темновато, а именно: „lubo
wozy porzuciwszy, со znaczniejszego braж na koni i piechoty, i tak porz№dnie
ustanowiwszy ze wszystkiem przeciwko Ordzie samej, odwaliwszy j№ od ozakуw, resumere
vires*.
.
267
дагры, бросился я на коня и пустился с моим полком той же дорогою... Вот как
совершилась эта несчастная трагедия! Войско бежало в рассыпную днем и ночью. До
сих пор некоторые очутились над Вислою. В бою не погибло больше трехсот
человекъ".
Николай Остророг весьма умно рассказывал, в письме к подканцлеру Лащинскому,
что он советовал отступить табором на основании Цецорской традиции, переданной
ему покойным коронным гетманом. Но дело в том, что триумвиры поддались панике
первые и побежали из лагеря опрометью, а вслед за главными предводителями
побежали воеводы, каштеляны, коммиссары, полковники, „побежало все" (писал
Остророг) „побросав знамена, артиллерию, табор и возы".
Уносимые безумием паники, жолнеры бросали о земь сабли, ружья, панцыри.
Нечего было делать и самым воинственным людям. Князь Вишневецкий, генерал
