войско так неудобно, как только он один мог бы им посоветовать,—in loco quodam
nostris iniquissimo (писал знаток дела). Панский обоз, то-есть лагерь,
264
.
занимал пространство в польскую милю в окружности, а пехоты хватало в нем едва
на половину окружности. На эиом протяжении были долины, озера и т. п., которых
окопать не было возможности никоим образом, а неприятелю, при его природной
способности (pro calliditate ejus naturae), представляли они много мест для вторжения.
Повелевали в райском войске три полководца, и каждый—по собственному
усмотрению, а что хуже всего—каждым руководило или соперничество, или
самомнение, как это естественно должно было быть при такой сложной власти, „а
особливо* (замечает откровенно писавший) „в наших польских душах (а zwиaszcza и
naszych polskich animuszach).... Не видели этого наши правоправящие, Ordines Regni,*
(продолжает он), „когда назначали этот фатальный триумвират.... В мирное время мы
говорили бы и писали их милости, но в общей беде каждому позволительно и
чувствовать, что хочет, и говорить, что чувствует.... Поветовые хоругви не хотели
подчиняться власти регяментарей; каждый полк обращался к своему полковнику, и
потому в обозе не было ни правильной стражи, ни упорядочных подъездовъ*.
По письму Остророга к Лещинскому от 18 (8) сентября, региментарей сильно
беспокоило загадочное обстоятельство, что хотя неприятель „чуял над собой войско*,
однакож в тылу у них появлялось много бун’овщкковъ*... „Поэтому* (писал он)
„пришлось нам десятка полтора сотен людей послать на Волынь и столько же назад к
Трембовли, чтобы погромить эти купы и обезопасить Львовъ*.
Двумя неделями раньте он же писал к Лещинскому, что у Хмельницкого, по слухам,
180.000 войска, в том числе 20.000 пехоты. „Это еще бы ничего* (заметил он); „лить бы
у пас немного прибавилось войска, а только* (одно для нас важно): чтобы к ним не
приходили Татары.
Все это элементы готовившейся паники, и то еще не все.
Мы видели, как сильно напирал Вишневецкий, чтоб ударить на Хмельницкого до
его соединения с Татарами; а писавшие из лагеря к своим приятелям вояки только о
том и молили Бога, чтобы дружным наступлением упредит Орду. Из того, что
Хмельницкий забрался в такие фортели, видно, как он это предусматривал.
Первая проба счастья под Пилявцами открыла знатокам военного дела и то, что
позиция Хмеля неприступная, и то, что он хочет затянуть войну надолго, а что всего
важнее—они видели опас' ности собственной позиции, соединенные с лагерпой
пеурядицей.
.
2G5
Всем и каждому в папском обозе было известно, что козаки ждут к себе Татар
ежеминутно. Видя непреодолимые фортели неприятеля и „боясь прихода Орды",
некоторые из-членов военной рады (а их оффициально было 24) советовали
Заславскому остаться за речкою Пилявкою, и лучше „наводить неприятеля на свои,
нежели нападать на его фортели". Но большинство решило двинуться вперед. Здесь
тотчас началась борьба с козаками за воду. Одну греблю на Пилявке паны три раза
брали приступом и теряли, пока наконец очистили берега конницей, перенравя ее под
неприятельским огнемъ* Это было во вторник 22 (12) сентября. Отступление козакови»
к табору подняло дух в панском войске. Но неудобная местность смущала знатоков
дела, чего они, конечно, не скрывали от профанов. Каждый полковник становился, где
хотел. Шанцы, стражи, пушки, походные возы теснили войско, не представляя
обороны. В смутном дредвидении беды, региментари стали советоваться в военной
раде, куда бы перенести лагерь. В совещаниях и нерешимости застал панское воинство
вечер... Перед закатом солнца пришли к Хмельницкому Татары. То, чего „боялись" и
что надеялись „упредить", совершилось, по милости мешкотного завтра.
Козаки приветствовали своих побратимов пушечной пальбою,— и настроение духа
в панском войске переменилось. Представители Польши, собравшиеся под Пилявцами,
подготовили себя к панике.
В среду 23 (13) сентября начались опять гарцы и стычки; но ^еели до сих пор
Заславский не решался — да и не сумел бы— наступить на Хмельницкого всеми
своими силами, то теперь и того меньше. Паны, как и прежде, ограничивались только
