Доминику, и перешли под знамя князя Иеремии. Вообще люди независимого
хариактера и положения поступали здесь относительно Вишневецкого и Заславского по
малорусской пословице: „лучче з розумным згубити, ниж из дурным знайти". Даже
младший из триумвиров, Александр Конецпольский, присоединился, с ополченцами
своими к тому, которого доматоры провозглашали едва не вторым Хмельницким.
Так, из наследственного опасения панов, чтобы в Шляхетском Народе не явилась
диктатура, образовалось два лагеря, из которых в одном недоставало предводителя, а в
другомъ—предводимых. В Гомеровской Греции, в нашей федеративной Руси и в
поглотившей было нас, Малоруссов, феодальной Польше повторялись одни и те же
явления антиобществевности, антигражданственности, антигосударственности. Желать
гибели сподвижникам из-за оскорбленного самолюбия—не считалось делом
бесчестным. Не мог князь Вишневецкий не предвидеть гибели войска, вверенного
полководцу, которого он отказался бы взять к себе в ротмистры, и, в мрачном
настроении духа, без сомнения, услаждал себя мыслью о тех бедствиях, которые
должны были постигнуть презираемую им панскую толпу. Но в лучшие свои минуты
был готов забывать личные обиды. Так, стоя гордо на передовом своем посту, написал
он дружески к Остророгу, что, оставаясь под Глинянами, гетманы предоставляют в
добычу неприятелям Волынь, Подолию и почти всю Червонную Русь. „Оттого упали"
(писал он) „воеводства Брацлавское, Киевское, Черниговское, Волынское, Подольское,
что хлопство, видя, что не в глаза им, а в глаз идут наши войска, встало отовсюду и, не
имея никакого отпора, пли по крайней мере острастки, делает столь великия
злодейства. Чего не удалось бы самому могущественному иноземному неприятелю, то
ныне свободно совершает плебейский осадок (flex plebejorum pcragii libere). Так
сделали козаки и теперь, когда взяли Бар и его замок, истребили гарнизон и овладели
военными припасами, вместе с другой добычей. То же самое угрожает и Каменцу, когда
не бросимся ему на помощь, когда по крайней мере не покажем оружия и какой-нибудь
нашей готовности... Но где бы вы ни решили действовать против неприятеля"
(заключает Вишневецкий свое письмо), „я не замедлю прибыть къ
.
249
вам вместе с теми, которые готовы, как и я, жертвовать жизнью для отечества. В это
тяжелое время каждый из нас общее должен предпочитать своему частному (publica
privatis anteponere powinien)".
Хмельницкий—было слышно—двинулся уже с белоцерковского своего кочевья и,
послав старшего сына, Тимоша, в Крым звать Орду, приближался к Константинову. С
ним были: Кривонос, иначе Перебийнос, Колодка, знаменитый, как и Наливайко,
взятием в Белоруссии Слуцка, Лисенко, Гаичура, Нечай, Морозенко, Тиша, Носач,
Гянджа, Джеджалк, герои, прославленные в свое время козацкими кобзарями и
прославляемые в наше время козацкими историками. К навербованным так или иначе
малорусским простолюдинам, „борцам за веру", примешались у него Молдоване,
Волохи, Сербы, Донские козаки. Но цвет этого христолюбивого воинства, розовый
венок на головах „преславного Запорожского Войска", находился еще в Крыму.
В виду страшного неприятеля, Заславский послушался наконец совета
Вишневецкого: в половине римского сентября перенес оа свой лагерь и расположил его
вблизи лагеря князя Иеремии близ Константинова. В этом городе, составлявшем
наследованную после Острожских собственность Заславского, побывали уже козаки, и,
в качестве защитников православия, оставили следы свои на опустошенных и
поруганных костелах. Мещане, как всегда, волей и неволей козаковали или делали для
Козаков то, что называлось adminicula. После того чтб, благодаря иезуитам, произошло
в Польше между теми, которых наши называли благочестивыми, и теми, которые
считались у них злочестивыми, мещанам было приятно, как и козакам, глумиться над
католическою святынею. Но Заславский объявил своим копстантиновцам общее
прощение, чтобы заохотить прочих козацких сообщников к повиновению. Его примеру
последовали и другие паны. В это время панам столько было наделано мужиками
огорчений, что каждый дышал отмщением. „Но кто • же будет отбывать повинности"?
