Так наш Адам Свентольдович, сам того не замечая, повторял то, что давно
проповедывал глас вопиявшего в панской пустыне Вишневецкого. Но ему было тяжело
расстаться с великою своей надеждою на памятник любви к отчизне, и потому
Хмельницкий представлялся ему (если не он представлял Хмельницкого)
действующим вопреки собственной воле. Толпа черни (multitudo plebis), по его словам,
не допускала козацкого гетмана до примирения с панами. Кисель даже предполагал,
что эта multitudo plebis перебила послов Хмельницкого на обратном пути из Варшавы,
поэтому де и его (Киселевы) письма не доходили до Хмельницкого (а о прикове
Кривоноса к пушке перед глазами Ляшка молчал). Так умел козак морочить панскую
голову Свентольдича.
В надежде на мировую, панские ополчения собирались вяло. Хмельницкий, в
письмах своих к предводителям коронных сил,
науки самопознания. В нашем „домашнем старом споре, уже взвешенном судьбою^,
интересно видеть, насколько польский элемент был увлекателен для русского, и как
потом русский элемент восторжествовал над всеми польскими приманками (о
принуждениях молчу). Что Поляки умели торжествовать над Русью посредством Руси,
э то составляет гордость польского имени. Почему же нам не гордиться сознанием, что
без нас, русских людей, сами по себе Поляки были бы еще больше несостоятельны в
войне и политике, чем они есть ныне, когда, в лиде нолонизованных Русичей, владеют
значительною частью древней русской почвы и пользуются присвоенною Польше
славою множества русских имен?
.
247
только и говорил, что о помиловании, о своих усилиях приостановить пролитие
христианской крови да о страшном свирепстве князя Вишневецкого, который будто бы
один и мешал ему привести Козаков к миру с панами. Кроме панских ополчений,
войско состояло из охочей шляхты. Шляхта известного повета записывалась в одну
названную по имени повета хоругвь; из нескольких хо ругвей составлялся полк,
называвшийся по соответственному воеводству. Этак вся Польша имела в войске
представителей своего Шляхетского НародаПо решению конвокационного сейма,
входившие в состав ополчившейся шляхты паны, в числе 24, составляли род совета,
которому дано было право принимать участие в походных распоряжениях.
Сборным пунктом ополчений, вооруженных для защиты отечества, было назначено
местечко Глиняны, верстах в 30 к востоку от Львова. Вишневецкий колебался между
негодованием на своих собратий и злобою к опустошителям края. Он выдвинулся с
преданными ему людьми к Константинову. Лично на Доминика Заславского и его
товарищей триумвиров не за что было ему гневаться. Князь Доминик не искал
первенства: оно принадлежало ему в Речи Посполитой по обширности его владений,
как императору между королями. Система обороны Польши была построена на том,
чтобы великие паны, расходуя деньги и боевые средства на защиту края, одушевлялись
мыслью о защите своих имений, и паны избрали Заславского первенствующим
военачальником именно потому, что „большая половина Козаков Хмельницкого
состояла из его подданныхъ*. Что касается товарищей князя Доминика, то они были
приданы к нему—один в виде дополнения скудных его познаний, а другой—для
поддержки его трусливого духа. Вишневецкий это знал, и был доволен публичным
уничижением диктатора.
Еще больше был он доволен, когда богатейший землевладелец, сознавая свое
ничтожество, стал искать союза с ним, отверженцем польских законодателей. Эти два
представителя широкого можновладства были соперники в любви. Оба они искали
руки прекрасной Гризельды, и Гризельда предпочла самого воинственного пана самому
богатому, несмотря на то, что, по понятиям общества, он был завидным по
преимуществу женихом. Забывая оскорбление панской гордости в виду опасности для
своего государства в государстве, князь Доминик смирялся перед обеднелым и
уничиженным князем Иеремией:
248
.
Вишневецкий был богат преданностью лучших воинов польских и благороднейших
польских умов. На поругание сеймового большинства, знаменитое нравственными
преимуществами меныпиншинство возвышало Вишневецкого публичными
демонстрациями. Многие, прибыв под ГЛИИИЯНЬГ, не хотели повиноваться князю
