с надворным коронным маршалом, известным любимцем покойного короля,
Базановсвин, который оправдывал Козаков даже в том, что они заключили договор с
Татарами. „Они были готовы обратиться к самому аду“ (говорил Казановский), „лишь
бы освободиться от такого рабства и притеснения, которые бедняги, как видим,
терпели. Хороша была, нечего сказать, ординация Речи Досполитой для обуздания
будущего их своевольства!" (продолжал он). „Бозацкий коммиссар был Поляк,
полковники—Поляки, гарнизоны на Запорожье состояли постоянно из Поляков. Можно
бы и ординацию сделать, и суд установить на тех, которые хотели бы обижать и
притеснять Козаков. Чего тогда не сделали, я, по званию моему, советую, чтобы козаки
были во всем удовлетворены. Пускай козакам, живущим под шляхетской юрисдикцией,
дано будет право жаловаться на обидчика шляхтича в гродском суде, в земском суде, в
трибунале. Это-то и заставит их сделать между собой перебор, так что только
старинных будут они принимать в свои вольности".
Речь Базановского, без сомнения, была направлена против князя Вишневецкого,
который, в борьбе с ним за Ромен, унизил его даже во мнении короля. Но члены
каптурового сейма вообще относились к вопросу о козацком бунте без той злости и
фанатизма, на которой выезжает малорусская историография. „Общим соборомъ"
(пишет литовский канцлер) „просили брацлавского воеводу (Биселя) дать ясное
понятие об этой войне".
И по отношению к могущественным панам протестантам и по отношению к
могущественным теперь более прежнего казакам, Бисель мог бы и должен был бы
засвидетельствовать, что причиною страшной войны—притеснение веры в Еозацкой
Украине. Радивил говорит, что он „широко изложил информации войны", но что
„сумма информации была такая: Хмельницкий часто упрашивал Потоцкого не
преследовать его, но тот не унимался и хотел уничтожить его в самых начатках (бунта).
Поэтому Хмельницкий обратился к Татарам, и хотя брацлавский воевода убеждал
Потоцкого не делать этого, и послал письмо к королю, чтоб отвлекъ
.
227
его от этого предприятия, но пока письмо пришло, наше войско было уже разбито,
гетманы взяты в пленъ*, и т. д.
Общею чертою панских совещаний о том, как поступить с бунтовщиками, было
непонимание всей грозы бунта. Раздробленное на множество панских царств и
мещанских республик Польское Королевство оказывалось мелочным в своих
мероприятиях. Нам, и самым мелким, и самым крупным органам консолидированных
народных русских сил, почти невероятно то, что рассказывает литовский канцлер о
советах Оссолинского и других высших сановников. Советовали, например, послать к
Хмельницкому полученное от хана письмо, в котором хан говорил, что козаки хотели
идти к самой резиденции короля, но хан не согласился на это ради пактов Польши с
турецким султаном; а так как в том же письме хан прибавлял, что вторжение свое
сделал по турецкому велению, то послать письмо и к визирю. Сам Радивил советовал
поскорее отправить козацких послов, чтобы их задержкою не раздражить еще больше
козатчину, „а причиною бури* (пишет он) „представил я наши грехи да угнетение
убогихъ*,—и только!
Вслед за этим глубокомысленным и патриотическим представлением прочитано
было государственному собранию письмо достойнейшего, по мнению Киселя, из
прозелитов полыцизны, князя Доминика Заславского, „который* (пишет Радивил) „не
советовал давать амнистию козакам: ибо это*, говорил он, „не представляет нам ни
пользы, ни чести, а лучше все нести с отвагою*.
В письме своем Заславский рассказывал, между прочим, что козаки в иезуитском
костеле, в Виннице, пили священными чашами горилку, нарядившись в ксендзовские
орнаты; каштанов жестоко сердно замучили, выбрасывали трупы из гробов и, рассекши
на куски, бросали собакам, а пленных шляхтичей, для большего поругания, продавали
Татарам по нескольку грошей.
Далее Кисель представил сочиненный им универсал от сената к козакам. Только-что
хотели было послать этот универсал в Посольскую Избу, как она прислала
собственный, в котором исчислила все козацкия злодейства: как соединились козаки с
погаными Татарами, как разбойничали и опустошили столько провинций, как уведено
