издавна, а равно синагоги и зборы диссидентов, по какому бы то ни было праву
существующие, чтобы потом были сохраняемы со всеми принадлежащими к ним
имуществами", и пр.
8- й пункт: „Чтобы дизуниты и диссиденты какого бы то ни было состояния и
достоинства имели право чинить записи, завещания и фундаций, актиковать их в
грбдах и извлекать из них публичные акты, привилегии и декреты".
9- й пункт: „Чтобы дела дизунитов и диссидентов с духовными, со студентами,
были разбираемы в Короне смешанным судом, а в Литве—в суде светском
трибунальскомъ", и нр.
10- й пункт: „Чтобы в коронных и литовских городах дизуниты и диссиденты
имели право занимать городские должности в магистрата, а кто из них был из
магистрата исключен, те чтобы возвратились".
11- й пункт: „Чтобы дизунитская шляхта, по своим заслугам, пользовалась правом
на все дигнитарства и уряды, прерогативы и доходы с имений Речи Посполитой, и
чтобы в королевскую прися' гу были включены слова: без различия религий", и пр.
Это извлечение из дневника литворусского канцлера представлено мною в
сокращении. Не преминул бы он и теперь внести въ
dla niebespieczeсstw, to powiem: choжby nie tylko Chmielnicki, ale wszystek ten њwiat,
a nawet pкkиo wszystko na mnie siк obaliиo, vetante conscientia mea, nad to, co macie w
przeszиej konwokacyжj, ne unum quidam jota przyst№piк".
.
225
дневник такой важный факт, как домогательство о церкви и вере со стороны
Козаков, стоящих во всеоружии грозного бунта. Но послы Хмельницкого не сказали о
религии ниодного слова.
С другой стороны, протестанты поднимали теперь вопрос о своей новой вере в
отдельности от веры старогречеекой, титулуемой древним русским благочестием. Это
доказывает, что православним, вписывавшие в козацкия петиции жалобы свои, только
и держались протестантамиt и что не козаки интересовались верою даже в лице таких
людей, как Сагайдачный, а козакующая шляхта, за которую хватались и не
принадлежавшие к козачеству православ’ ники. Теперь наша малорусская шляхта ни из
Украины и Волыни, ни из Червоной и Белой Руси не смела домогаться по прежнему
того, чтб позволяли себе, для политической демонстрации, вписывать в посольскую
инструкцию козаки. Раза два поднимала она, в своей отдельности от Козаков, вопрос о
рассмотрении терпимых ею экзорбитанций в деле веры; но ей отвечали, что не за что
покровительствовать религии, которая всегда была крайне враждебна римской
(inimicissima Romanae), а ныне являет ужасное свирепство, подобное татарскому
(saevissima, eaque fartarica prosequitur rabie). Ни Адам Кисель со стороны
православников, ни сын Перуна, Радивил, со стороны протестантов не ораторствовали
больше в пользу вероисповедания, столь вредоносного, и не соединяли в одну фалангу,
как прежде, своих разноверных борцов.
Хмельницкий, освобождая из плена некоторых панов, членов нынешнего
каптурового сейма, твердил им, что будто бы сам король велел козакам добывать себе
свободу саблею; но и он не находил возможным говорить им о войне за оскорбление
религиозного чувства, которой верили только в Москве, и то не все, как это мы видели
по донесениям Плещеева и Кулакова. Козацкий гетман домогался права неподсудности
и произвола, принадлежавших de facto каждому магнату, начиная с Вишневецкого, хотя
de jure каждый из магнатов находился в зависимости от своей шляхетской братии. Это
право, право открытой силы, господствовавшее в Речи Посполитой под видом
конституции, одни из членов национального собрания признавали за козаками молча,
но другие позволяли себе высказываться решительно в пользу бунтовщиков, и, под
влиянием старого соперничества с маркграфами панами, „преувеличивали*
притеснения, которые козаки терпели от украинских землевладельцев, урядников и
жолнеров.
В среде сеймующих панов даже духовные сенаторы требо-
т. д.
29
226
вали, во-первых, амнистии козакам, во-вторых, восстановления козацких
вольностей и, втретьих, устранения ненавистного козакам князя Вишневецкого от
предводительства коронным войском. Правда, некоторые из этих сенаторов настаивали
на строгой каре Козаков за поругание католических святилищ; зато другие соглашались
