королевство".
Вот она, та беспомощность в трудных обстоятельствах, тот недостаток
самодеятельности, которые были в дольских панах, говоря о них вообще, результатом
клерикального и иезуитского воспитания! Магнат Радивил умел заставить короля
Владислава нарушать монаршее обещание, умел отказывать ему в приложении
канцлерской печати, смел наставлять его, чтоб он, присягая словом, не присягал
намерением,*—! теперь, когда надобно было действо-
.
221
вать, уподоблялся грудному ребенку, или глупому страусу! Чтб же сказать о других,
не столь ученых, не столь способных и могуще«* ственных польскорусских панах?
В июле 1648 года созвали опи так называемый каптуровый сейм, то есть такое
национальное собрание, в котором, при несуществовании короля, все головы были
покрыты шапками, по старинному каптурами. До избрания нового короля королей
шляхетской республики, место его занимал гнезненский архиепископ, в качестве
примаса.
На каптурор.ом, иначе конвокационном, сейме прежде всего было решено
выставить против Козаков 36.000 войска: сила ничтожная по численности полчищ
Хмельницкого; но в руках такого вождя, как Вишневецкий, она сделала бы с
Хмельницким то, что сделала, вдохновляемая нашим Байдичем, горсть волонтеров с
По* ловьяном у Старого Константинова и с Перебийносом на Случи. Только ему не
вверили диктатуры. Паны боялись всякого сильного характера, всякого широкого в
политике ума. Любовь к личной свободе ослепляла их до того, что им казалось
опасным соединить под властью одного лица эти 36.000, которые они великодушно
постановили набрать, но которых не позаботились хорошо вооружить и вывести на
сцену действия в полном составе. Даже теперь, когда сосредоточенная в сильных руках
власть могла бы спасти шляхетскую республику, на сеймиках, предшествовавших
каптуровому сейму, налегали на то, „чтобы постоянная диктатура гетманская (perpetua
dictatura hetmaсska), которая появилась в Польше недавно, (как нроповедывали
ораторы), была уничтожена; так как это не только неудобно для Республики
(Reipublicae incommodum); но и опасно (ale i periculosum)*. Поэтому каптуровый сейм,
вместо одного главнокомандующего, назначил троих „гетмановъ*, под именем
региментарей.
Первым из них был указанный примасу нашим Адамом Свентольдичем
неспособный к военному делу сендомирский воевода, князь Доминик Заславский;
вторымъ—-коронный хорунжий, Александр Конецпольский, отличавшийся
воинственным духом своего отца, но не его талантами; а третий—коронный
нодчашийНиколай Остророг, славный классическою ученостью и дипломатическим
искусством, но не рожденный быть полководцем. Басенные щука, лебедь и рак не
могли бы действовать менее согласно в общем деле, как эти три героя в трудной
козакотатарской войне; а явное отвержение того, кто один заграждал бунтовщикам
путь, когда все помышляли толь*
222
.
ко о бегстве, оскорбило партию почитателей его и внесло рознь между самых
влиятельных членов республики.
Один из люблинских панов, в письме к приятелю, так отзывался в это время о
правителях шляхетского государства: „Из Варшавы не пишут ничего доброго: все
только kawy dla zabawy. Даже литовских панов не позаботились призвать для
отвращения опасности *). Неизвестно, по чьему совету назначили этих триумвиров,
чего и сами начинают уже стыдиться **). Печатари (канцлеры), в своем разъединении,
должно быть, прочат царствование не кому-либо из королевской крови, а себе самим
(sibi regnum sperant), чтобы каждому властвовать над покорными подданными
(панами). Боже! смешай их советы, открой фальшь и измены (Boїe, zamieszaj ich rady,
odkryj faиsz i zrady)! Но все это переменится, когда братья (шляхта) снесутся с теми
панами, которые держат в руках сабли, а не молитвенники, да перья".
При таком помрачении общественного смысла, вопрос о том, что вызвало новый
козацкий бунт и чем возможно подавить или успокоить мятежников, стал обсуждаться
в пустой след после того, как против них были приняты нелепые меры. Теряясь в
догадках и не зная на чем остановиться, вожди Шляхетского Народа обратились к
послам Народа Козацкого, присланным под видом испрошения помилования
