Безсознательная работа отступников русского элемента в пользу России.Православный
миротворец между панами сенаторами.— Отсутствие патриотизма.—Безнравственный
контингент козатчины.—Соперничество магнатов-доматоров с колонизаторами.—
Каптуровый сейм.—Триумвират.—Вопрос о вере.—Шляхетская Украина.—
Обманувшиеся в своих надеждах миротворцы.
Не прошло тогда еще и месяца после погрома панского войска, а козакотатарские
загоны достигали уже Горынь и Случи. „Знай, Ляше, по Случ нагпе“! кричали козаки,
забывая, что наше значило козакотатарское. Но Житомир, опора киевского Полесья,
еще держался. Он был переполнен сбежавшеюся отовсюду шляхтою, оплакивавшею
свои великия утраты. Вишневецкий появился в её среде, как ангел отмщения за
козацкия злодейства. В упадшем духе местного общества произошла реакция. Нашлись
и деньги для сбора войска, явились и предприимчивые люди. Покамест, и сам князь дал
заимообразно несколько тысяч злотых на ополчение. В качестве русского воеводы,
Вишневецкий послал призывные универсалы во Львов, извещая, что Татары скоро
придут в Польшу великою ордою, под предводительством самого хана. Он требовал от
соотечественников усилий чрезвычайных. Он умолял понять великость угрожающей
опасности.
Но это был глас вопиющего в пустыне. Правители шляхетского народа находились
в нравственном оцепенении. По словам знаменитого краковского воеводы, который пел
уже свою лебединую песню, шляхте казалось, что целость отечества зависит от
усмотрения неприятеля (na Szczerej dyskrecyej nieprzyjacielskiej zda siк zostawaж
incolumitas patriae). Вместо того, чтобы приготовлениями к войне достигнуть мира,
шляхта искала его в миролюбивых сношениях, со стороны Хмельницкого коварных.
.
211
Главным представителем партии миротворцев явился брацлавекий воевода Адам
Кисель. Письмом от 12 (2) июня он обратился к страшному бунтовщику от имени
общего отечества, которому де в вольностях и свободах нет равного в свете. „В нашем
свободном государстве" (писал он) „легче домогаться того, чтб у кого болит, а потеряв
его, не найти уже другого такого ни в Христианстве, ни в Поганстве. Всюду неволя;
одна только Корона Польская славится вольностями.
И тут же этот жалкий объедок иезуитства говорит, что из всего польскорусского
народа он один сенаторствует в Польской Короне, „держа на своих плечах наши
древности святой церкви". Столь же некстати вспомянул он при этом и о
кровопролитных Кумейках, где он „не обагрил де никогда рук своих христианскою
кровью козацкою". То и другое, по его мнению, должно было внушить Запорожскому
Войску полное к нему доверие. Он дружески советовал Хмельницкому отправить
Татар, а это значило—обезоружить себя в виду раздраженных землевладельцев, и
брался примирить его с предержащею властью, как сановник, без которого де „не
может быть постановлено ни войны, ни мира".
Хмельницкий отписал ему на другой же день из Белой Церкви, будто бы велел Орде
вернуться (куда, не сказано), „униженно" просил предстательствовать о возвращении
козакам старых войсковых вольностей, и, „если мы в самом деле" (писал он)
„осиротели все по смерти его королевской милости, нашего милостивого пана",
удостоить его (Хмельницкого) своим посещением, чтобы он мог переговорить с паном
воеводой обо всем устно, воспользоваться его мудрым советом и узнать, кого Речь
Посполитая желает иметь своим королем.
Это значило, что козаку хотелось только допросить велеречивого сенатора обо всем
ему нужном, а, пожалуй, задержать у себя человека, доставлявшего панам сведения о
козацкйх делах. Но Киселю, по пословице, „показались и козы в золоте". Он хвалился
примасу, что Pan Bуg через него, нижайшего из сынов отечества, устранил кровавую
радугу и остановил междоусобную брань (internuum bellum), а в заключение
красноречивого письма просил его отеческой и всех панов братий милости, чтобы
никто „не отнимал у него этой верной службы", и чтоб она не осталась „без памятника
любви к отечеству (absque monumento pietatis ku ojczyџnie)".
Когда князь Вишневецкий появился на правой стороне Днепра, православный
патриот Польши хвалился и ему, что убедил Хмель-
