212
.
ницкого к примирению, причем послал ему копию своей переписки с примасом и
коронным канцлером о том, как бы чтб называется по малорусски укоськать
бунтовщика.
Но патриотизм окатоличенного Русина был совсем ияого рода. Вишневецкий
отвечал Киселю так:
„Я, напротив, должен плакать (ingemiscere) о том, что не мог раньше ополчиться с
квартяным войском на истребление этих ядовитых чудовищ, которых изменники и
бунтовщики извергли теперь на Речь Посполитую. Глядя на горестное положение
республики, в которой господствуют рабы, и невольники плебеев (servi et mancipia
pиebejorum), с изумлением болею сердцем и о том, что, обогатясь на счет братий наших
и причинив ей такое поругание, эти чудовища, за то, что растерзали утробу
государства, еще мечтают о награде и удовлетворении. О, лучше было бы умирать,
нежели дожить до такого времени, когда слава наших великих народов так страшно
искажена,—дожить до такой невозвратимой утраты в нашей Короне! Не могу хвалить
принимаемых по этому предмету мер: могу верно судить лишь о том, как наилучше
воспользоваться временем. Но чтобы вести с ними переговоры о примирении, не вижу
никакого основания,—разве хотите, чтобы вкоренившаяся в этих рабских сердцах
отвага не покинула их до нового бунта, и чтобы их притязания возрастали с каждым
разом больше и больше. Если Речь Посполитая покроет вечным забвением громадные,
беспримерные в прошедшем раны, нанесенные этими изменниками, то ничего не
может ожидать в будущем, как только крайних несчастий и гибели. Кто бы мог
поступить более враждебно с отечеством, как поступили те, которые продают его
язычникам, которые шляхетскую кровь разливают, как .воду, и уничтожают стражей
коронных границ? Вы хлопочете с таким жаром о том, чтобы вознаградить нас за
пролитую кровь наших братий и восстановить честь отечества: в этом я уверен. Но
достойны ля такие люди пользоваться его благодеяниями? Если после истребления
коронного войска и плененья его гетманов Хмельницкий будет вознагражден и
останется с этим гультайством при старых вольностях, я не хочу жить в этом отечестве,
и лучше нам умереть, нежели допустить, чтобы язычники и гультаи господствовали
над нами*.
Прошло недели две. Хмельницкий, отписав немедленно Киселю, задержал у себя
его посланца, а посланцем Киселя был етарец состоящего под его патронатом
монастыря в Гоще, отец Патро-
.
213
ний Ляшко, которого он, в письме к примасу, называл своим конфидентом и
шляхтичем добрым.
Добрым шляхтичем, как это мы помним, называли паны и того монаха, который, в
Павлюковщину, сослужил им службу соглядатая. Человека, прикосновенного так или
иначе к панским интересам, козакам следовало задержать.
Две недели загадочного отсутствия конфидента охладили Киселевскую любовь к
отечеству и мечты о памятнике панскому пиетизму. В письме к примасу от 30 (20)
июня Кисель является перед нами печальным историком кровавого момента.
Из этого письма мы узнаём, что паны, так сильно повлиявшие на поступки
коронного гетмана в противность повелениям короля, до тех пор совещались между
собой о контингентах, пока
60.000,
или даже более, неприятельского войска не захватили его с
малочисленной армией. Потом узнаём, что в день Корсунского погрома подошли к
Потоцкому люди князя Любомирского да самого Киселя. „Орда ехала на них до самой
Белой Церкви*, пишет он. Таким образом паны происхождения русского,
Вишневецкий, Любомирский, Кисель, оказались единственными слугами польского
отечества в его крайности.
Далее Кисель наш повествует о виденном и слышанномъ
так:
„Лишь только разнесся слух, что войска и гетманов уже нет, а Орды идет при
козацком таборе 60.000, тотчас вся Украина, Киевское и Брацлавское воеводства,
бежали перед таким гвалтом и силою неприятельскою, бросая дома свои и дорогие
залоги любви (cara pignora); а неприятель, войдя в недра (in viscera) государства,
распустил все свои загоны. Города опустели. Полонное, Заслав, Корец, Гоща сделались
Украиною (Ukrain№ zostaиy); а некоторые помещики, не опершись и здесь,
разбежались в Олыку, Дубно, Замостье. Ни один шляхтич не остался. Осталась только
чернь. Одна часть её пошла к этому Хмельницкому, и несколько тысяч войска его
