Смоленска и Дорогобужа до самой Москвы. По малорусской пословице: „у свиой х&ти
й кутки помагають", пренебреженному панами православию помогали,на его родной
почве, даже те люди, которые не знали, в чем состоит оно,—те, которые были гораздо
ближе к исламу, нежели к евангелию,—те, которые из моралиста-протестанта делали
„Святого Рея", *)—те, которых,
*) По рассказу Касеиана Саковича, один благочестивый поп, развернув
протестантское сочинение польского поэта Рея, обратился к прихо?канам со словами:
„Панбве миряне, православни християне, послухайте лит казания Святбго Рёя«, и по
доносу католика, был привлечен за это к суду.
206
.
по словам самих защитников православия, чаще видали в кабаке, нежели в церкви.
*) Чем энергичнее действовал Вишневецкий, чем усерднее подвигался он по камертону
польского центра Варшавы, тем больше весы таинственной судьбы склонялись в
сторону центра русскаго—Москвы. бесстрашный охранитель польской границы,
врезавшейся в московскую землю, он собственным мечем указывал нашему народу
дорогу в Москву. Вишневецкий был похож на великана, пытающагося погасить
вспыхнувший пожар бурным дуновением; но пожар, не „ погашенный в искрахъ",
превзошел наконец великанскую силу: бурный дух восточного маркграфа польского
раздувал пламень международной вражды до бешенства. Такою представляется
историку деятельность полонизованного Байдича в конечном результате своем.
Каждый удар его геройской руки и все блестящее поприще воинской славы его в эту
гибельную для Польши усобицу—были не что иное по своим последствиям, как
мимовольная служба русскому элементу, пренебреженному им ради польского.
Положение князя Вишневецкого было еще трагичнее, чем оных героев отпора
антикультурной Татарщине, о которых знаменитый геральдик XVI века писал, что они
стояли на границе христианского мира, как мужественные львы, и жаждали одной
кровавой беседы с неверными. Те про лагали колонизаторам-панам дорогу в
обетованную землю, которой сами не увидели; а он создал целое царство, текущее
молоком и медом в виду голодной Скифии, — и люди, призванные им к участию в
благах привольной жизни предпочли превратить его богатое хозяйством княжество в
такую же голую и голодную Скифию, как та, которая лежала за Ворсклом с одной
стороны и за Тясминомъ—с другой.
Окозаченные Хмельницкими да Перебийносами поселяне действовали на его
колонизационную ассоциацию сильно прельщением, но еще сильнее—террором.
Попасть в число их жертв было страшно и бесстрашному. Недаром ходили всюду
рассказы о том, как сулиминцы казнили коменданта кодацкой крепости, а хмельничане
— козацкого коммиссара, ШемберкаНедаром и о самом Хмельницком шла молва, что
он собственноручно снял голову с этого „нашийника". Не было той жестокости,
которою бы не насладилось тогда беспощадное козацкое сердце. Если старожил нашего
времени изоб-
*) Печерский архимандрит Захария Копыстенский сетует в своей „Палинодии", что
нашего попа чаще видали в кабаке, нежели в церкви (Автограф Палинодия хранится в
Варшавской библиотеке графов Красинских).
.
207
разил нам, в своих воспоминаниях, гайдамаку Железняка и Гонга, подавшего
крестьянской благотворительнице дитя её на своем козацком спиее (копье) *), что
делали в XVII столетии хмельничане? и чего должен был ждать от кривоносовцев
приверженец Князя Яремы? Имущество верного Баидичу человека обрекалось
расхищению и пожару, его семья—позору и всевозможной тираннии, а его жизнь, яко,
„панського пидлизы" и „Недолящка“, могла быть обеспечена—или отчаянною защитою
в малочисленном ополчении шляхтичей, или, гораздо вернее, участием в кровавой
оргии козатчины. Попав между двух лагерей и слыша о баснословных успехах бунта
Хмельницкого, не только простолюдины, но и шляхтичи, преданные дотоле
Вишневецкому, оставляли „своего князя", и если не переходили под бунчук
Перебийноса, то прятались в северских трущобах до решения страшилищного спора
между козаками и панами.
Разгоняя гайдамапкия шайки и карая своих изменников с той же завзятостью,
которой отличались козаки, Вишневецкий дошел до Переяслава. Но усмиренный
Конецпольским, а через семь лет Потоцким, Переяслав кипел уже бунтом. В нем сидел
