Остророг писал к Оссолинскому о нашем Хмеле: „Великих способностей ‘человек и
воин по самой природе (dowcipu wielki ego i z natury їoиnierz)®. Читая такое донесение
одного из ученейших полководцев своих, Поляки должны были с горечью вспоминать
слова геральдика Папроцкого, которыми он так разогорчил их отцов и дедов: *) „Кто в
наше время в чем бы то ни было превзошел Русака? Пошлете вы его в посольство,—он
исполнит посольство лучше, нежели вы ему прикажете. Между Русаками ищите
полководца и доброго воина. С досадой слышит он совещания о мире®. **)
Козацкий гетман отправил на Татарскую сторону Днепра (по милости
Вишневецкого, сделавшуюся, как и правая сторона, Русскою) одного из своих
полковников, Кривоноса, по песням-Перебийноса, бунтовать Вишневетчину и в выборе
своем показал тот же dowcip, который восхвалял Остророг. Эта была одна из тех
личностей, симпатичных для пьяной и свирепой толпы, которым украинские
разбойничьи песни принесли полную дань своих диких восторгов.
Вишневетчина была готова к бунту со времен Павлюка. Но хозяйственность Князя
Яремы сдерживала зверские инстинкты тех забродников, которые, воруя, грабя, убивая,
скитались в виде гонимых всюду волков, прошли широкое поприще панской
колонизации из конца в конец, и не бежали далее от новых обязательств и новых
преступлений только потому, что далее бежать было некуда. За Ворсклом и Пслом
голодного скитальца подстерегал с арканом и лыками Татарин, а Запорожье прогоняло
забродников в Городовую Украину тем же самым голодом, который заставлял их
делаться винниками, броварниками, будниками, могильниками, фигурирующими в
Илиаде козацких разбоев. Среди народа работящего и в городах и в селах, так
называемые гулътаи, гайдары, нетяги чувствовали себя в самом неприятном
положении: они были способны только пАИндрувати, руйнований, в пень рубати.
Теперь пришел черед силе опустошающей выступить против силы производящей,
во всеоружии того беспутства, которого начала
*) Книга Папроцкого: „Panosza, to iest Wysиawienie Panуw Ruskich у Po dolskich",
была в Польше преследуема, как и его гербовник.
**) Poњlecie go w poselstwie, dobrze je odprawi,
Ledwie mu tak roskaї№,, jak on lepiey sprawi.
Tam pytay o Hetmanie, o dobrym Rycerzu,
Nie rad kiedy wotuia w Radzie o przymierzu.
ОТПАДЕНИЕ МАЛОРОССП ОТ ПОЛЫПИ.
205
кроются в беспутстве шляхетского народа, бредившего вольностью в своей
зависимости от каждого сильного и дерзостного. Винники, броварники, лазники,
будники, могильники, чабаны, пасечники и те, которых королевские коммиссии, с 1617
года, требовали исключить из козачества под непонятными уже для нас названиями
катаюков, былачееф, балакезевг, кафапшков, вместе с ремесленною своевольною
молодежью и промотавшеюся или обобранною своими ксендзами да монахами
шляхтою,—отделялись от общества людей порядочных, или, как говорилось тогда,
сшатЬчпых. Внимая дерзкому призыву Кривоноса к истреблению всех Ляхов и Жидов,
причем имелась в виду не вера и национальность, а зажиточность, гультаи принялись
кривоносничать всюду, где пахло поживою, горилкою, безнаказанностью, и наводили
ужас на тех, чьи выгоды были в каком-либо отношении общими с панскими.
Не доверяя обезоруженным подданным, которых недавно еще собиралось вокруг
него до 26.000 для демонстрации перед Крымом, Вишневецкий окружил себя только
служилою шляхтою и разгонял гайдамацкие загоны Перебийноса на пространстве от
Ворскла до Трубежа, а пойманных на горячем учинке неребийносцев казнил тут же, как
делал Николай Потоцкий в 1638 году. Но он, в свою очередь, не принял во внимание
важного обстоятельства, что в руках у него был меч католический, и что самое
безупречное право суда с его стороны, как охранителя чести, собственности и личной
безопасности граждан, было только новым ударом „Ляха" по малорусскому сердцу.
Церковная реторта таинственно, точно в келье алхимика, переделывала польские
добродетели в пороки, а малорусские пороки—в добродетели. Страх казни за бунт, за
грабежи, насилия, разбой—уничтожался диким криком за веру! слышным от Чигирина
и Корсуня до Путивля и Севска, от Путивля и Севска до Смоленска и Дорогобужа, от
