Прошла ночь, а за ней еще одна, прежде чем такая же, как он, пленница разгрызла обломками зубов путы на его руках. Он запомнил лишь грязно-белую копну волос, тоскливый взгляд голубых с поволокой глаз и имя, в какой-то момент исторгнутое распухшими губами:
Марта. Целительница.
И снова – цок-цок-цок… Ее забрали, пока он ослабевшими пальцами ковырял ремни на ногах. Больше медлить было нельзя – некоторые видели, что он наполовину освободился, и уже пытались криками привлечь внимание черного, чтобы в виде поощрения не быть выбранными в следующий раз.
Засов на двери клети находился под властью мелкой сущности. Непреодолимое препятствие для измотанных узников, но не джараха, которого она даже не заметила. Оставив клеть открытой, он подобрал с пола кусок камня, отколовшегося от неиспользуемой печи, и решительно пошел на вторую половину избы, отделенную неряшливой занавесью. Отдернув в сторону заляпанный кровью кусок дерюги, десятник внезапно осознал, что уже давно не слышит глухих стонов целительницы.
Перед глазами оказался лысеющий затылок человека в черной робе, склонившегося над лежащим поперек стола телом. В нос ударил неприятный запах убоины и дурмана настурции. Замерев на мгновение, Лаен неосознанно посмотрел на сапоги черного – остроносые, подходящие для верховой езды, обитые полосками металла для большей прочности и красоты.
В строгой последовательности расставлены оплывшие свечи. Черный ловко орудует ножом. Рассеченная плоть раскрывается и удерживается с помощью специальных зажимов. Всюду баночки и колбы, которыми по очередности пользуется маленький человек. Он алхимик. Черный алхимик.
Заведя руку за голову, Лаен со всех оставшихся сил опускает камень на его затылок. Удар выходит смазанным – сказывается истощение. Не удержавшись на ногах, десятник заваливается вперед, плечом отбрасывая вскрикнувшего черного, и валится прямо на тело целительницы…
В голове будто взрывается со страшной силой бочка пороха. Потом еще одна и еще… целый арсенал.
…Позади безумно кричали пленные, а десятник устало продирался через кусты орешника, стремясь оказаться подальше от страшной избы. Свежий лесной воздух пьянил и туманил разум. Шершавая кора деревьев царапала кожу, а еловые иголки застревали под ногтями. Но Лаен улыбался, облизывая окровавленные губы. Он считал, что мог бы так бежать еще долго-долго, хоть до самой столицы, упиваясь свободой и ветром. Но внезапно ноги спутались между собой, и лесная подстилка со всего размаху ударила по лицу.
Прошло несколько дней. Бесцельное блуждание по лесу едва не оказалось тогда для десятника последним воспоминанием. Не понимая, кто он такой и как оказался в той могильной избе, исхудавший телом и израненный душой, он так бы и умер в безызвестном месте, если бы случайно не вышел к одинокому хутору.
Еще не старой вдове, недавно схоронившей мужа и оставшейся одной с хозяйством, приглянулся «беглый солдатик», и он прожил на хуторе больше года, пока память частично не восстановилась и он не вспомнил свое имя, детство и подробно – юность, проведенную в клане джарахов. Возможно, прожил бы и дольше, на радость расцветшей вдовушке, души не чаявшей в сильном работящем парне, скрашивающем ее дни и ночи, но гражданская война однажды докатилась и до тех мест.
Пока Лаен был на дальних лугах, заготавливая сено, хутор сожгли. Возможно, крестьянская голытьба позарилась на тощую коровенку и невеликие припасы, а быть может, хозяйство оказалось на пути одного из отрядов отступающей под натиском мятежников имперской армии. Лаен так и не узнал правды. Похоронив то, что осталось от вдовы, он навсегда покинул те места.
…Дорога впереди раздваивалась, и десятнику пришлось вынырнуть из омута воспоминаний. Многочисленные следы, оставленные прошедшим здесь давеча караваном, позволили без труда выбрать верное направление, и он продолжил свой путь.
Капли дождя, пахнущие тиной, собрались в складках капюшона и, набравшись смелости, ручейком весело скатились вниз, обдав горевшее лицо водяной пылью. Утершись, Лаен в который раз пообещал себе больше не думать о плохом и сосредоточился на дороге.
