Он лишь недолечко задержался на шоссейке, проводил до моста Матвея Сибиряка, шедшего на станцию, к поезду, с опухшей от слез женой и печальным Андрейкой. Шурка пожалел Андрейку и его мать и порадовался — погордился за дяденьку Матвея. Гляди, какой он, георгиевский кавалер, лишний денек не отсиживается дома, торопится на позицию, спасать русское царство. И сам поклялся в душе, что не задержится ни одной лишней минуты в деревне, укатит с Яшкой Петухом на фронт, как только разделается с зябью и припасет сухарей на дальнюю дорогу.
Мужики и бабы, возвращавшиеся из церкви, от обедни, не останавливали Сибиряка, не заговаривали с ним, понимая, почему он торопится. Мужики уважительно, с одобрением, как показалось Шурке, снимали молча праздничные, с лаковыми козырьками, картузы и не сразу ставили их обратно на головы. Бабы низко — низко кланялись, начинали утираться концами платков и подолгу смотрели вслед Матвею. Бабка Ольга, в шерстяном питерском платье, но в лаптях и с корзинкой, перекрестясь и всхлипнув, не утерпела, жалобно проговорила:
— Ох, поскорей там кончайте войну, заживо помираем! Миша, батюшко, инператор мой, где ты?.. Спаси вас царица небесная, матушка!
Широко и твердо ступая по булыжникам сбитыми сапогами, Матвей отвечал на приветствия, прикладывая ладонь ковшом к зеленой фуражке, и как будто распрямлялся, высокий, бородатый, в серой шинели с туго набитой котомкой за плечами. Шурка пожалел, что дяденька Матвей надел шинель в рукава, ведь не все, наверное, видели, что у него там есть на гимнастерке. Ему и самому, признаться, хотелось еще раз кое на что взглянуть на прощанье.
И Матвей, словно догадавшись и решив побаловать Шурку, распахнул на мосту шинель.
— Экая стоит благодать… бабье лето и есть, — сказал Матвей, задумчиво улыбаясь, оглядывая светлый, слабо журчащий по камням и сваям Гремец, раззолоченные на солнце березы возле кабатчиковой избы, край синего глубокого неба. — Не горюй, матка… вернусь. Скоро.
Заметил Шурку и подмигнул ему:
— Что ж батьке поклона не посылаешь?.. Передам. Шурка засмеялся, закивал белобрысой головой, посмотрел на дорогой крестик, простился с ним и с дяденькой Матвеем и ветром полетел обратно. Братик не поспевал на своих ногах — палочках, отстал, захныкал. Пришлось сгоряча дать ему порядочного «леща», а потом, как всегда бывает, чувствуя угрызения совести, утешать, сажать на закорки.
Повстречавшейся у колодца Катьке Шурка, болтая, намекнул, что, очень может быть, он скоро пропадет надолго, а когда вернется — все ребята лопнут от зависти. Да, пусть она попомнит его слова, так оно и будет: он исчезнет, ровно шапкой — невидимкой накроется, ищи — не найдешь, а опосля — на вот тебе — явится, как с неба упадет, и все мальчишки в школе мало что лопнут, прямо‑таки помрут, живьем сгорят от зависти, но уже будет поздно, им никогдашеньки не сделать и не получить того, что сделает и получит Шурка. Ого, она и представить себе не может, как все это будет здорово!
— Здолово, — подтвердил из братского чувства Ванятка, сидя за Шуркиной спиной, ничего не понимая и думая только о том, когда же они помчат на гумно воевать с курицами и воробьями.
От неслыханной новости у Растрепы полезли на лоб зеленые любопытные глаза. Она, конечно, попробовала фыркнуть и по — кошачьи зажмуриться, притворяясь, что ее мало интересует эта очередная Шуркина выдумка, ей некогда заниматься пустяками, надо поскорей зачерпнуть воды из колодца и бежать в избу.
Но, когда худая железная бадья, поднимаемая журавлем и тонкими, смуглыми от загара Катькиными руками, ударяясь о сруб, расплескиваясь, появилась в звонкой капели на свет и это не помогло, — у Шурки по — прежнему был таинственный вид, — Растрепа попыталась догадаться: наверное, он собирается в гости к бабуше за Волгу. Экая невидаль!.. Ну, поедет с мамкой в город на базар.
— Угадала! Угадала!
Шурка презрительно сплюнул сквозь зубы и свистнул — так далека была Катька от правды.
Ох уж эти бабы! Волос длинен, а ум короток, правильно говорят мужики. Положим, у Катьки волосы были недлинные, они торчали в разные стороны медной проволокой, и она по своим повадкам меньше всего походила на бабу. Да разные, видать, бывают и бабы, он убедился в этом нынче утром на молотьбе. И какие у нее смешные, кошачьи глаза! И вся она как рыжая кошка, маленькая, верткая, ласковая, а как ощетинится, выпустит коготки — берегись, держись подальше, иначе царапины заживут не скоро.
