— Я срежу вам несколько роз, — как бы любуясь розами, ответила Лана Пименовна. — Вот эти еще не совсем распустились, пожалуй, они еще постоят… Не меняйте воду, я в воду с розами — аспирин. Запомнили?
— И как это вы согласились отдать такого мальчонку на воспитание? Видно, умный, тихий…
— Цветы я советую в разные вазы, — продолжали наставлять ее Лана Пименовна. — Анютины глазки — в какую-нибудь пониже. Хоть в полоскательницу. Анютины глазки не любят высоких ваз.
— За десять лет я ни разу не слышала, чтобы у вас был сын. Но, может, я невпопад? Дома Оскар задает мне головомойку! Я же от всего сердца, по простоте души…
— Что вы, что вы, ваши вопросы вполне уместны. Это сын Александра Александровича. Из Литвы. У него умерла мать. И мальчик приехал к нам.
— Ах, вот оно как! — ахнула старуха и заморгала. А ваша Ксаночка ну святая, ну прямо святая! Большой доброты и честности, как отец. Она всю деревню снабжает лекарствами. Молоденькая, а до чего отзывчивая: золотое сердце.
— Антонина, — сказал старик, — пойдем поглядим, может, прибыл наш грузовик.
— Да, да, — ответила старуха, — отчего б ему не прибыть? До свиданья. Извините за беспокойство.
Отец нс ответил. Закрыв глаза, он бормотал про себя:
…Меркнут знаки Зодиака
над про-осторами земли…
Старики ушли.
— Мама! Не обращай на нее внимания, — возмутились Сана. — Мама, она, честное слово, мешком прибита из-за угла… Воплощение пошлости!
— Однако пора обедать, — отстраняя Сану, весьма спокойно ответила Лана Пименовна.
Спит животное собака,
Дремлет птица воробей…—
бормотал отец.
«Зачем, зачем я согласился сюда приехать?» — горько спрашивал себя Саша.
И не знал, куда ему деть глаза.
10
Около семи часов вечера к ним явился гость — он приехал из города. (Саша сразу смекнул, что это и есть «учитель».) Звали гостя Арсений Васильевич. Лицо у него было умное, смуглое, с широким разлетом бровей и большим твердым ртом; волосы очень черные (прямо-таки Калиостро). На нем был светлый костюм — на дачи с таких франтоватых костюмах не ездят. Смуглость его и синяя чернота волос подчеркивались костюмом. (Полюбишь уголь! Полюбишь! Что тут и говорить!)
«Мэтр», который так молодо выглядел, что поверить было нельзя, будто это и есть профессор, привез с собой коробку конфет, до того большую, что Саша даже таких и не видывал никогда. Он вручил ее Лане Пименовне.
Лана Пименовна одарила его одной из самых милых своих улыбок.
— Зачем вы так балуете меня, Арсений Васильевич?
Надев перчатки, она полола грядки на огороде. Протянула к коробке руку в перчатке. Руки были в земле, но губах — улыбка.
Гость и хозяйка стояли молча в саду, улыбаясь друг другу. Она была ниже его на целую голову и казалась тоже удивительно молодой.
Они вышли на центральную аллейку, посыпанную песком, зашагали к террасе. На ходу Лана Пименовна стянула перчатки… И вдруг Арсений Васильевич наклонился и, заметив колючку, приставшую к Сарафану хозяйки, быстро ее отодрал, рассмеялся, но не швырнул из землю, а положил в карман своего пиджака.
На этот выпад Лана Пименовна ответила смелом, смутилась, порозовела.
— Друзья мои, мы вас ждем, — сказал отец, — Скоро кончится этот дуэт? Знаете ли, Арсений Васильевич, вы так демонстрируете Лане Пименовне свое поклонение, что становитесь как бы главным ее поклонником. Поклонником номер одни. Все любят нашу чертовку, я стойко терплю это много лет. Все ее любят, однако… Предупреждаю, Лана: не верь ему, это змий! Не верь, воздержись. У него стилет за пазухой… А не хотите ли, кстати, чаю, Горыныч?
Говоря все это, отец сиял всем круглым, добрым своим лицом. Но глаза его были холодны, они выражали усталость, скуку.
— Здравствуйте, Ксаночка.
Сана поглядела на своего «мэтра». Из-под бровей сверкнули сдержанной радостью ее коричневые глаза.
— А это мой брат, Арсений Васильевич… Его зовут Саша.
Саша привстал.
— Рад познакомиться, — нисколько во удивившись и слегка наклонив голову, ответил Арсений Васильевич.
Все четверо облегченно вздохнули. Не последовало вопросов. Арсения Васильевича Саша совершенно не интересовал.
— Садитесь, — засуетился отец. — Не хотите ли коньяку?
