— Все, — закончила наконец говорить женщина и потребовала: — Теперь твоя очередь.
— Хорошо, — согласно кивнул головой ведьмак и предупредил ее: — Пока меня не будет, не вздумай ему хоть что-то дать, а то сызнова заколочу, да еще крепче, чем было, чтобы ты две седмицы здесь провалялась.
— Что ж я, не понимаю, что ли, — обиженно протянула женщина, но недоверчивый Маньяк, не обращая внимания на обещание Вассы, коротко предупредил князя:
— Давать будет хоть чего — не бери. Даже если пустую руку протянет.
— А если воды попросит? — уточнил Константин.
— То ты ей принесешь и подашь — это можно. Ей что хошь давай.
— А ты сам-то куда?..
— Сейчас вернусь. Она и впрямь долго мучиться будет, ежели крышу не разобрать хоть чуток. Топор-то у тебя где? — обратился он к Вассе.
— Тут был. У печки, — обрадованно залепетала-залебезила женщина.
Едва Ведьмак вышел, как Васса пожаловалась князю, сокрушенно охая и стеная громче прежнего:
— Оборотня ослобонил, а мне даже водицы вдугорядь не принес. Нутро все как огнем печет. Мил человек, принеси, а?
Константин нерешительно помялся, но, вспомнив, что Маньяк разрешил давать ей что угодно, встал и отправился за водой. Берестяной вместительный ковшик, в который даже на глазок влезало не менее литра, бедная Васса опростала чуть ли не в один глоток и уставилась благодарными глазами на Константина.
— Теперь и помирать можно, — она тяжело вздохнула, вновь закашлявшись, и спросила, отдышавшись: — А Маньяк-то в шутку тебя князем величал, али как?
— Нет, не в шутку, — кратко ответил Константин, поглядывая на бревенчатую крышу, которая тряслась под могучими ударами ведьмака.
— Многих я целовала в жизни, — слабо улыбнулась женщина. — И дружинники среди них бывали, один боярин даже. А вот князя не было. Дозволь, а?
Константин даже не сразу понял, что именно хочет от него умирающая.
— Что дозволить-то? — переспросил он.
— Поцелуй. Один-разъединый разок. Тогда уж мне помирать вовсе сладко будет. И на том свете в пекле вспоминать стану, как с князем целовалась.
Константин колебался. Женщина, конечно, умирает, возможно, это ее последнее желание, которое, как известно, закон, но уж больно неприятный запах источала ее уже гниющая кожа.
— Да ты не бойся, княже, — услышал он ее вкрадчивый шепот. — Ты только губы подставь, а я сама тебе поцелуй дам.
Решившись и стараясь не дышать, Константин встал с грубо сколоченной лавки, подошел к Вассе и склонился к ее лицу. После небольшой паузы женщина, потянувшаяся было к князю, вдруг с силой толкнула его рукой в грудь и, откинувшись на груду тряпья, застонала от боли.
— Вот тебе и поцелуйчик, — пробормотал Константин, отлетевший от увесистого толчка почти на середину тесной избы и с маху припечатавшийся об земляной пол. Приземление было не очень болезненным, поэтому он почти сразу же поднялся и недоуменно уставился на Вассу, которая через несколько секунд открыла помутневшие от боли глаза и зашептала:
— Что ж ты делаешь-то со мной? Я же тебе зубы заговаривала, княже. У меня и в мыслях не было, что ты поцеловать себя дозволишь. И чем ты только слушал, дурачок. — Она слабо улыбнулась и вытерла с губ розовую пену. — Я же ясно рекла — поцелуй тебе дам. Вместе с поцелуем ты все и забрал бы с меня.
— А что ж не дала?
— Дала бы, — взмахнула рукой женщина. — Непременно дала. Токмо после отказа твоего. Сказала бы, коль целовать не хошь, то дай еще водицы испить, и ковшик бы протянула. На, мол. И ты бы его взял у меня.
Константин представил себе, как бы это выглядело и как бы он поступил. Да, по всему выходило, что ковшик он у нее из рук обязательно бы взял.
— А ты на поцелуй согласился. А ведь я страшная стала. И вонь, поди, от мяса гниющего на всю избу стоит. Я-то притерпелась — не чую, а тебе, небось, муторно. А ты согласился. Выходит, ты своей добротой себя спас, — сделала краткий вывод Васса. — Прямо как распятый. Звать-то тебя как, княже?
— Константином, — вздохнул он.
— Погоди-ка. Это не тот ли уж ты князь, который, как нам тиун прошлым летом сказывал, убивцем братьев своих стал?
«Ну вот и сюда твоя слава долетела», — подумал Константин, но врать не стал.
