Я хочу просто страшно, неслышно сказать:
Ты мне дал, я не принял дороги иной…
С. Лукьяненко
— С того времени мы здесь и торчим, — закончил свой рассказ Константин. — Вот только спать я себе почти не даю. Так только, урывками. И все равно худо. А спасения не вижу.
— Ну и что ты теперь думаешь делать? — осведомился наконец Славка, прервав тягостное молчание, почти физически нависшее над сидящими.
— Выбор невелик, — задумчиво протянул Константин. — Один, без Маньяка, я и пары часов не вытяну. Спать все время хочется, а нельзя. Ведьмак сказал, что этот сон последним может стать. Двоих же нас — меня и твоего спецназовца — ему не потянуть. Он ведь тоже не бог, а ведьмак обыкновенный.
— Это все он тебе сказал? — уточнил Вячеслав.
— Да. Только он, когда говорил это, имел в виду, что от паренька надо отказаться… Только в этом как раз смысла и нет. Лишь отсрочка моего приговора. А Николке еще жить да жить. Тем более что должен я ему. Да и не только я один — все княжество. Если бы он не сумел в первый же вечер Мстислава ко мне на разговор пригласить, их бы вдвое больше под Ростиславлем оказалось.
— Все равно мы бы победили, — упрямо заметил Минька.
— Может, и так, — не стал спорить Константин. — Вот только кровушки пролилось бы не в пример больше. Что с их стороны, что с нашей. Но сейчас не об этом речь. Вот ты бы сам на моем месте как поступил? — обратился он к другу.
— Парнем пожертвовать ради твоего спасения было бы можно, — медленно произнес воевода. — Звучит неприятно, зато целесообразно. Беда в том, что это, как ты сам сказал, лишь отсрочка приговора. Так что тут я не советчик — тебе решать. Одному тебе. Только ты для начала сам с собой определился бы.
— Это как? — не понял Константин.
— Реши, кто ты на самом деле, — сумрачно пояснил воевода. — Учитель истории Константин Орешкин или русский князь. Определишься — тогда и решение принимать можно. Коли учитель — уходи. Все равно не справишься. А если Рюриковичем себя посчитаешь — тогда…
— А что ему делать тогда? — встрял Минька.
— Да не знаю я, — раздраженно ответил Вячеслав. — Если бы знал… — Он развел руками.
— Вот и я не знаю, — вздохнул Константин. — Зато другое известно. Если сейчас сам не уйду, то через несколько дней Маньяку все равно меня убить придется. Это лучший вариант и для меня, и для вас, и для всей Руси. А если он не успеет — представь, что тогда будет.
— А что будет? — невинно поинтересовался Минька.
— Не знаю я. Никто этого не знает. Ни Всевед, ни Маньяк, хотя им многое ведомо.
— Это точно, — подтвердил ведьмак, незаметно вынырнувший со стороны овражка. — Такого ведь раньше никогда не было, чтобы в кого-то из людей Хлад вселялся. Но хорошего ждать нечего.
— Только плохое? — подал голос Славка.
— Да нет, о плохом тут, пожалуй, лишь мечтать можно будет. Страшное грядет. Такое страшное, что пакости любой ведьмы ромашками невинными покажутся, — мрачно ухмыльнулся Маньяк, почти дословно повторяя слова самого Константина, сказанные им Всеведу в его заветной дубраве.
А ведь не было тогда ведьмака на полянке, и никак не мог он их подслушать. Может, именно потому повторение слов старого волхва еще более жутким князю показалось.
— Ну что, тогда… потрапезничаем, что ли, в последний-то раз, — вздохнул Славка и принялся развязывать огромные заплечные мешки.
В них оказалось и беленое полотно грубого холста, которое практичный воевода прихватил из-за его прочности вместо скатерти, и пять небольших деревянных чарок, и узкогорлая глиняная бутыль с тремя литрами медовухи, ну, и к ней соответственно.
— Сало я не достаю с рыбешкой копченой, — предупредил Славка. — У вас вон кабанятины немерено. Все равно пропадет, если не съесть, а нам с Минькой и твоими орлами еще обратно добираться, а путь-то неблизкий.
Он ненадолго замолчал, сосредоточенно разливая мед по чаркам, но затем продолжил:
— Хотя что уж тут о дороге думать, коли она без тебя будет. Это уж скорее путь в никуда. Теперь хана всему настанет. Так что все наши победы — пшик да и только. Я не в том плане, — пояснил он, — что в чем-то тебя осуждаю. Тут все логично. Дела общего жаль, вот чего. Так здорово все шло, и на тебе.
