— Да вон у меня палочка заветная, — показал тот на тоненькую железную полоску и похвастался: — Ею даже рожу скоблить можно — до того остра.
— Чего ж не скоблил? — слабо усмехнулся Родион. — Вон как она у тебя заросла.
— Так чтоб не узнали про нее, — простодушно разъяснил Пятак. — Ныне она и сгодится. Токмо не сейчас, а чуть погодя. К утру ближе, когда сторожа сомлеет.
— Тогда слушай, — решился Родион. — Уйдешь ежели и сможешь до князя Константина добраться, то поведай ему, что силы наши на исходе почти.
Дальше он принялся повторять всю грамоту слово в слово.
«Да знаю я все», — едва не сказал Пятак, но вовремя осекся, продолжая слушать.
— А еще передай, — громким шепотом сообщал Родион, — что в грамотке той про места тайные, где злато-серебро зарыто, лжа голимая говорена. Слушай, где они на самом деле, потому как ежели град возьмут, то чтоб князь знал. Те дружинники, что ямы рыли, на кресте клялись не сказывать никому, какие бы муки мученические спытать ни пришлось.
«Что ж ты говоришь-то, глупая твоя голова, — растерянно думал Пятак. — Ты же всю стойкость свою в ничто обращаешь. Выходит, зря ты казнь лютую терпел?! Выходит, вся отвага твоя псу под хвост пойдет?! Хотя обожди-ка! А ежели?..»
— Все поведаю, как есть, коли доберусь, — твердо заверил он. — Прощевай, брат. И держись.
— Да мне уже все едино конец пришел, — усмехнулся Родион. — Тебе удачи.
Едва светать начало, как Пятак в щель прорезанную ужом проскользнул неслышно. Вроде бы и тихо пополз, но учуяли поганые, следом красться начали. Бдительно службу несли, нехристи. Крались тоже аккуратно. Пятак скорее почуял чем увидел их, и понял, что все задуманное на ходу менять надо. А как? Тут же, немедля что-то придумать нужно, сию минуту, да такое, чтобы с себя все подозрения мигом снять…
Ага, есть! Плохо ли, хорошо ли надумал, не ведал. Богу одному это решать, зато…
Встал Пятак с травы во весь рост, потянулся неспешно, косточки разминая, и ленивым ходом прямиком к ханской юрте подался. Половцы, что в траве позади него таились, разом головы приподняли и рты дружно раскрыли — что делать-то теперь?! Тот, кто старшим у них был, подождал немного, сплюнул разочарованно, тоже на ноги поднялся и следом за Пятаком двинулся, совсем таиться перестав. Прочие тут же его примеру последовали.
В юрту Пятака не сразу пустили, опасаясь разбудить Юрия Кончаковича. Однако тот сам проснулся от галдежа людского и войти дозволил, но тоже не сразу. Поначалу он какого-то половца позвал, а уж потом Пятака.
Когда тот в ханский шатер вошел, то кроме Юрия Кончаковича никого там не увидел. Да и не мудрено это. Хан хоть и по-походному жил, но с удобствами и себе ни в чем не отказывая. Кругом ковров мягких полно — нога тонет, подушек раскидано с дюжину, а одна треть всей площади и вовсе пологом занавешена. «Видать, там половец схоронился, который раньше меня вошел», — догадался Пятак и в душе снова к небесам обратился, чтобы они ему грех предательства ради спасения Родиона отпустили. А еще свечу пообещал поставить в божьем храме в полпуда весом, ежели только все удачно у него пройдет.
— Поверил мне гонец, — бухнул чуть ли не сразу, как только в юрту вошел. — Тайну всю поведал. Не в тех местах на самом деле зарыто, что в грамотке указано было. Иные они.
Рассказал правдиво, без утайки все, что услышал, а в конце про обещанное ханом напомнил и упомянул про то, что мысль некая у него имеется, но поведает он ее хану чуток погодя. Надо еще раз ему самому над ней покумекать.
Поморщился Юрий Кончакович, буркнул хмуро:
— Иди пока. Я думать буду. Тут рядом будь, чтоб сразу нашли, ежели позову.
Понял Пятак, что проверять его слова будут. Значит, слыхали там, за пологом речь Родиона. Это хорошо. Это просто отлично! Теперь у басурманина намного больше веры будет тому, что Пятак предложит.
Позвали его обратно в юрту, когда уже рассвело совсем. Небо сызнова хмурилось, все сплошь облаками было затянуто.
— Вот такая и жисть моя ныне беспросветная, — вздохнул Пятак, и тут же словно услышал его кто-то на небесах и обнадежить захотел, одеяло облачное быстренько в стороны разошлось, да не в одном, а сразу в двух местах. Причем не где-то там на окраине, а чуть ли не над его головой прорехи образовались. А сквозь них такая ласковая синь глянула, что Пятаку как бальзамом рану сердечную умягчила и уверенности прибавила.
