– Ну, Алексей Филиппович и не заметит.
– Да, отдавать долги не требует. Но всё равно… неприятно.
– Так я не понял, что за наука, и куда он ездит?
– Формально он устроился в свой институт в Питере. Дописывает кандидатскую. У них есть научный план, они организуют экспедиции. По плану Франция стояла на декабрь. А его разве удержишь? Надо в апреле, и всё! Хорошего мало, Миша. Ему нужны ветра, а нормально жить, по-человечески, он не хочет. Пойдём, откроем коньяк.
Вернулись с балкона, открыли коньяк. Выпили за любовь, за здоровье, за родителей, за дружбу и за успех нашего безнадёжного дела, за сбычу мечт, за нас с вами и за хрен с ними. Разговор стал бессвязным. Вспоминали школу, общих знакомых, ругали политиков и московские пробки. Снова курили на балконе, пили чай и снова коньяк. Потом Надя ушла спать в маленькую боковую комнату, попросила не шуметь.
Мужчины устроились на кухне, просто, без церемоний. Остатки закуски свалили на стол. Тянули оттуда – кто что найдёт. Явилась из шкафчика припрятанная до поры бутылка «Смирновской». Пили по чуть-чуть, и говорили, говорили, чуть ли не одновременно, рассказывая о житье-бытье, о болячках, проблемах и новых идеях. Вспоминали всякое – одноклассники как-никак, друзья с самого детства.
– А помнишь, как день рожденья твой отмечали?
– Не помню. Где это?
– У тебя дома. Это когда четвёрок с водкой накупили и под стол спрятали. Да-да-да. Одну на стол выставили. Отец твой заваливается, видит водку. И такое лицо делает… – Миша смешно задрал брови высоко-высоко и открыл рот буквой «о». – «Я так понимаю, вы четвёрочку уже выпили?» А под столом их десять штук пустых уже!
– Да, вспомнил. Смешно. А всё же ты, Мишка, зря уехал. Хотя я тебя уважаю за это вот так. – Николай сжал кулак, помахал им перед носом друга. – Ты честно сделал. Взял и уехал, а? Даже на свадьбу не пришёл. Вот таким другом надо быть, ёрш твою медь.
– Отцепись, Колька. Теперь что вспоминать, не пришёл и не пришёл. И не надо. Не надо мне ничего, понял?
– Давай ещё накатим. Ну… я всё равно про тебя не забывал. Да и Надя… Хотя мы с ней про тебя ни разу не говорили. Только сегодня, когда ты позвонил, я ей говорю – Мишка едет. А она – хорошо, говорит, нечего нам старых друзей терять.
– Так и сказала? Давай, наливай. Хорош, хорош, я помаленьку люблю… Давай, знаешь, за неё.
Выпили. Поискали на столе чего посолидней, чтоб отбить водочный дух.
– Теплая, мать её… Не догадался я охладить, прости, брат. Что-то вспомнил… Скажи, а помнишь те очки, тёмные? В девятом классе, а?
– Какие очки?
– Не притворяйся. Это же ты их у меня стырил. Ну, колись, собака, всё давно забыто… Детство.
– А, вон ты о чём. Да, стырил. Тебе не понять. Алексей Филиппович у тебя из загранок не вылезал. Ты всегда в шмотье фирменном ходил. А мои предки… Нет, ни хрена ты этого не поймёшь. А что взъелся-то?
– Глупость… Как будто заноза какая торчала внутри из-за этих очков… Вот поди ж ты, мелочь, а обидно было. Я по-настоящему тебя простил, только когда ты на свадьбу не пришёл. А до того не мог.
– Псих. Нашёл про что вспоминать. Такое кругом творится, а ты – очки…
– Да уж, творится…. А где ж тебя ещё носило, кроме Японии?
– То тут, то там. Ничего особенного. Все это, Колька, хреновина. Вот мы с тобой раньше… Помнишь? А сейчас одна рутина. Платят, конечно, деньги есть, а удовольствия нету. Да что тут. Расскажи лучше про свои дела.
– Дела хреновские. Фирму закрыл, на мели сижу. Отец помогает. Про маму мою ты в курсе?
– Нет. Что такое?
– Рак, Мишка. Раз – и нету человека.
Николай налил по полной. Выпили. Помолчали.
– Но не будем про это. Давай так, по жизни.
– Да. Давай. Так по кой хрен ты в Патагонию мотался? Это ж страшно дорого.
– А, туда… Там, Мишка, совершенно уникальные вещи можно увидеть. Вообще, пятидесятые широты в южном полушарии особенные… У нас такого нет.
– Так чем ты вообще-то занят? Ездишь по миру за свой счёт? И зачем тебе это? Не работа, не хобби, шиза какая-то.
– Ты не знаешь, что мне это даёт. Ты вообще не знаешь…
– Да ничего тебе это не даёт. Мотаешься. Фирму потерял. Жена вон у тебя… обиженная.
